— Но, позвольте, не мы их надевали и не нам их снимать, — беспокойно парировал юноша.
Разговор прервался, все обдумывали эти последние слова: «не нам их снимать».
— Но мы их получили не добровольно, — заметила Венса, — что же ждать хорошего от насилия?
— Давайте снимем, — девчушка явно поддержала идею Лучу, и только юноша оппонировал, пытаясь оправдать свое несогласие:
— Без жетонов нас могут не допустить к Гуру.
Лучу, почувствовав, что юноша просто боится избавиться от жетонов, решил усилить свое предложение:
— Мы с Венсой уже сделали запилы, а вы, собственно говоря, можете оставаться и без них. Но когда вам захочется или понадобится сорвать эти железки, нас рядом может и не оказаться. Что ж, тогда вам останется только помолиться, — последнюю фразу он, конечно, сказал в адрес юноши и сразу пожалел об этом.
— Вы думаете, я трус, — обиделся юноша. — Я просто не очень уверен в себе, и без молитвы мне бывает очень нехорошо, трудно.
Снова наступила пауза. Все понимали, что пора идти дальше. Чувствовалось, что конец лабиринта близок, но юноша, похоже, что-то хотел сказать важное, и все затихли в ожидании его слов.
— Можно я помолюсь за всех за нас? И тогда вы сделаете надпилы, — он ждал ответа и заметно волновался.
Лучу ответил за всех:
— Можно, если это не долго, нам надо торопиться. Мы торчим в туннелях, наверное, уже более двух часов.
Юноша медленно, делая, казалось бы, ненужные паузы, заговорил:
— Я редко прошу Тебя, потому что я боюсь, что Ты не услышишь… У Тебя так много забот. К Тебе обращаются страждущие. Нас много, очень много, и у каждого свое самое главное и насущное… Мне бывает очень стыдно, что я иногда не верю в Тебя… Мне хочется попросить за себя, но нет, просить себе я не буду. Нет. Не за себя я прошу. Я прошу за них… Я бы мог обещать Тебе, что если Ты исполнишь мою просьбу, я буду верить в Тебя всегда, но это сделка. Я не хочу сделки… Прими меня таким, каким я есть, и чтобы все… чтобы всем когда-нибудь повезло.
Они ожидали, что он вот-вот догонит их. Вслед за ними шел кто-то и пел какую-то чушь, иногда выкрикивая отдельные слова неизвестно в чей адрес. Они хотели было дождаться этого догонялу, но что-то им подсказало, что не стоит из-за него терять темп. Тем более, что выход по состоянию атмосферы в переходах был где-то рядом. Совсем близко, за поворотом послышалось:
Глухое эхо повторило последнюю строчку, а за ней последовало:
Эхо дважды повторило:
— Другие здесь стоят, — мрачно прошипел Лучу. — Все скоро станут другими, если выберутся отсюда.
— Этот голос мне знаком, — прошептала девчушка. — Это Красик, поэт и балагур.
— Псих, — возразила Венса, — ненормальный Рыжик.
— Провокатор и некто, кому я бы не доверял, — добавил Лучу.
Из-за угла вывалился жизнерадостный, улыбающийся рыжий очкарик — Красик и, увидев их компанию, сразу посерьезнел, прибавил шаг и, не доходя до них метров десять, заговорил, четко произнося каждое слово.
— Ожидал и дождался. Наконец-то, очередь к Гуру. Вы будете последний? — он обратился к юноше. — Тогда я за вами. Вы не будете возражать, что я буду за вами? Если кто-то подойдет, то вы скажете, что я за вами, а то вдруг мне не поверят. А вам могут поверить. Вы здешний, а я издалека, — он говорил и говорил, не останавливаясь, и юноше никак не удавалось вставить хотя бы слово. Он несколько раз пытался что-то сказать в ответ, но каждый раз, как только он открывал рот, Красик уже начинал новую фразу.
— Надеюсь, остальные подтвердят, что вы последний? Вот вы, например, — Красик обратился к Венсе, — не будете возражать, что я буду за этим юношей и что я буду последним? О! Как приятно быть понятым. А то, знаете ли, не понимаем мы друг друга, отсюда и разногласия. Вот вы, например, — он указал на Лучу, — когда-то, может быть совсем недавно, были последним. А теперь кто вам поверит, что вы последний? Последний, ведь он, — и Красик снова повернулся к юноше.
— Вы можете подтвердить, что он уже не последний? Можете? Тогда вы обязательно, если вас спросят — он ли последний, этот юноша хорошего телосложения? То вы просто обязаны подтвердить, что он не последний, это ваш, так сказать, прямой долг, прямая, можно сказать, обязанность.
Похоже, Красика было уже не остановить. Он говорил и говорил, все убыстряя темп, и достиг такой быстроты слововещания, что перешел на скороговорки. Остальные уже с некоторым испугом наблюдали за его манипуляциями, которые тем более выглядели странными, так как не сопровождались ни жестикуляцией, ни мимикой. Казалось, что внутри Красика работает скороговорящая машина.