Метки остановились прямо напротив выхода за параллельным коридором.
— Пожалуй, через полчаса и выйдут.
— Да-с, коллега, могу завершить, с вашего позволения, нашу дискуссию следующей фразой: «Находясь внутри системы, понять или изменить ее сложно, что-то серьезно подправить не получится. Надо иметь стимулы и средства вне ее. А где их взять? И куда нам плыть…» — он не закончил свою мысль, видимо, не зная ответа.
Псих совсем изгрязнился. Да и они сами были не в лучшем виде. Одежда порядком испачкалась в грязных туннелях и проходах. Тела и лица, потные от духоты, в середине пути явно требовали хотя бы мало-мальского туалета. Они сидели вдоль стены и смотрели в конец длинного коридора, где наверху у самого потолка слабо светилось табло с зеленой надписью «выход». Они уже несколько минут молча смотрели на эту надпись, и каждый, наверное, думал о чем-то своем, не решаясь разрушить каким-нибудь звуком, слишком банальным словом это великое удовольствие — молча смотреть на эту долгожданную надпись «выход».
— Потом, когда-нибудь, я напишу рассказ о том, как «высшие» люди ставят эксперименты над «низшими», — Лучу, как будто сам для себя, сказал эту фразу и добавил: — И будут над жителями нижнего мира издеваться… — он подбирал нужное слово, — издеваться жители верхнего мира, мурашами нижних давить.
Остальные молчали и слушали его, и казалось, что остановились они здесь надолго, пока рассказчик не закончит свою повесть, а Лучу тихо говорил и говорил:
«Сегодня утром Билли проснулся очень рано. Сквозь маленькое слюдяное оконце еле-еле наметился рассвет. Забрезжило. Вставать не хотелось. Вчерашние мураши его вымотали вконец.
— Интересно, — подумал он, — забрали ли они всю его еду или кое-что осталось? Верхняя еда хорошо пахнет. Ее-то они уж умыкнули всю.
Он повернулся на бок. В хибаре наблюдался полный беспорядок.
— Надо бы встать, — подумал он, — если сегодня будет дождь, то они не придут, можно будет хотя бы чуть-чуть расставить все по местам.
Сильно болела шея, два боевика вчера придавили его клешнями.
— Эти мураши совсем обнаглели, — вспомнил он вчерашний день. — Не успеешь запастись едой, как всю ее умыкнут».
Лучу замолчал, тишина давила до звона в ушах. Все ждали продолжения, но Лучу встал, постучал кулаком по глухой стене и с облегчением, громко крикнул:
— Прощай, бетонное чудовище, мы нашли выход.
Он легко подхватил скрюченного психа на руки и, увлекая остальных за собой, зашагал навстречу светящейся надписи.
Яркий свет ударил им в глаза. Кто-то, наверное, из пионэров забрал у них психа. Их молча, цепочкой, подправляя движение с обеих сторон, препроводили в отдельные комнаты, похожие скорее на лаборатории, чем на жилье. Им предоставили возможность помыться, привести себя в порядок, переодеться во все новое, чистое, похожее на форму пионэров. И буквально через час вся четверка сидела в мягких креслах полузатемненного зала, где у дальней стены под прозрачным колпаком лежал старый человек, окутанный проводами с незнакомыми приборами.
Дежурный пионэр, появившейся откуда-то сзади, кратко пояснил:
— Гуру сам ответит на ваши вопросы. Вам ничего не надо делать, он читает мысли. Ответы будут продублированы на экране, — пионэр указал на боковую стену и удалился.
Они с любопытством рассматривали Гуру. Он лежал неподвижно. Глаза были закрыты, и если бы не редкое, едва заметное движение груди, то могло показаться, что перед ними мертвец. Лицо морщинистое, белое, с желтоватым оттенком, абсолютно застывшее, походило на маску.
Гуру молчал, а они, не двигаясь, застыли в ожидании дальнейших событий.
На экране появились первые строчки:
— Бог есть в каждом из нас. В одних его больше, чем в других. Я бы мог сказать, что Бога нет, но это будет неправдой. Неправдой, прежде всего, для тех, кто чувствует в себе его присутствие.
Кому-то из них хотелось еще что-то спросить, но на экране появились новые слова:
— Что такое любовь — не знает никто. Каждый понимает ее по-своему, и этого достаточно, чтобы любить и быть любимым.
На экране неожиданно появилась строка:
— Играл на флейте гармонист… — и исчезла, а за ней поплыли слова: