Они собираются в стаи,
Еще не зная, что делать.
Может просто полают,
А может кого-то заденут. [13]
Мужики-кобеля, разнимая своих и чужих спутниц, тоже стали драться. Собачье рычание, шум, вой, мат заполнили звуковое пространство станции.
И ушки у них на макушке,
Ты шепчешь – они услышат.
Улица – не игрушки,
Здесь учащенно дышат.
А в этом месте
По-другому не прожить. [13]
Редкий путник, не желающий участвовать в потасовке, отошел от своры, став возле Слуги, на соседней платформе.
– М-да…, грустно наблюдать за деградирующим уходящим сообществом…, особенно, будучи одним из его составляющих…
И тот случайный прохожий,
Что вечером жмется к стенам
Днем им вряд ли поможет,
Разве что бритвой по венам. [13]
Неожиданно состав поезда медленно, без предупреждения станционного предсказателя тронулся. Остановка действительно оказалась не долгой. Путники, сквозь свору сцепившихся собак, быстрым шагом направились к своим вагонам. Некоторые “шавки”, поджав хвосты, разбежались в разные стороны, при виде приближающегося, перескакивающего рельсы парня. Тот попытался быстро обойти метающихся, рычащих псов.
И все у них в порядке
Есть кобеля, есть суки.
Первые ходят на блядки,
Вторые рожают в муках. [13]
Резкий удар из тьмы, кулаком в лицо, сбил с ног Слугу. Другой незадачливый пассажир, носком сапога, добил поднимающегося парня, в живот. Сверху, по макушке, сокрушился удар каким-то тяжелым предметом.
А в этом месте
По-другому не прожить. [13]
Слуга, отскочив в сторону, что бы подняться, наугад наотмашь размахивая кулаками, по наглым собачьим теням, допрыгнул до движущегося состава, вскочил на ходу, в уже не свой, а один из последующих вагонов. Сквозь, рассаживающихся по вагону, новых везунчиков-бродяг, переступая огромные сумки, через темный шатающийся подозрительный тамбур, отряхиваясь, направился к своему предшествующему вагону, по ходу поезда.
А те, что становятся старше
Незаметно уходят,
Им просто становится страшно,
Они устают от погони.
У стаи все тверже мышцы,
Сомнений все меньше и меньше,
Движенья становятся резче,
Поступки становятся жестче.
А в этом месте
По-другому не прожить. [13]
В свободном вагонном грязном туалете, Слуга умылся от кровяных последствий буйной остановки, рассматривая себя в зеркале. Снял, прикрывавшую голову, разорванную шапочку, которая смягчила последний удар по голове, отряхнулся. Под правым глазом назревал смачнейший синяк.
А по утрам им хочется плакать,
Да слезы здесь не в моде.
К черту душевную слякоть
Надо держать породу.
Надо угробить время,
Чтоб вечером снова быть в форме.
Взвоет псиное племя,
Значит снова все в норме. [13]
Подмятый он подошел к своему боковому пристанищу. Но его место в плацкарте было занято милейшим закутанным квартетным семейством, по-свойски рассевшимся на разложенном месте. Детки, съежившись, глазами-бусинками рассматривали утихающих пассажиров.
– Кто раньше встал – того и тапки. – Проводница деловито поглядывала из-за плеча.
– В моем случае наоборот.
– Иди, присядь возле кого-нибудь. Я, сейчас, что-нибудь придумаю. Придется опять спать сидя.
А в этом месте
По-другому не прожить. [13]
Даже не забрав свои вещи, пройдя немного по ходу движения, Слуга скромно с краю присел на нижнее место, возле одного из холмиков свернувшихся одеял. Там кто-то небольшой и тихий. Ни храпа, ни вздоха, ни запаха. Слуга сел, ровно оперся о перегородку плацкарта, пытаясь успокоиться, замедляя амплитуду дыхания, закрыл глаза.
Кто-то небольшой и тихий, во сне, постепенно уютно выпрямляясь под одеялом, по-женски засунул во сне носки ног, под сидящего рядом спутника. Приятные флюиды, невидимой волной, заполнили душевный вакуум.
Рядом был неизвестный близкий человек. Слуга заботливо укрыл пригревшиеся ноги замерзшего создания и мирно заснул.
***
– Остановка!
От крика проводницы, резкого торможения поезда, люди начали просыпаться. Слуга, потягиваясь, оглянулся на новобранное пассажирское общество. Лучи солнца, медленно пересекающего границу горизонта, насквозь просветили вагон.