И замолк, покусывая губы. Таким, нервным, напряженным я видел его лишь один раз — когда он пришел в мою палату с расспросами. Но сейчас-то что за резон ему так волноваться?
Меня словно пружиной подбросило. Я сел рядом с рыжим, положил руку ему на плечо, чуть сжал.
— Что с тобой, Рокше?
Он мотнул головой, прикрыл глаза, я почувствовал, как по его телу прошла нервная дрожь. Подумалось — не ответит. Но рыжий заговорил, прежде отодвинувшись от меня и повернувшись ко мне лицом.
— Во время беседы с Алашаваром, у тебя не возникало ощущения, что ты — марионетка, а он — кукловод?
Я мотнул головой. Кукловод? Бездна! Что это рыжему примерещилось?
Вспомнились наши беседы: ровный выдержанный конструктивный тон. Алашавар знал цену словам и интонациям. Чувствовалась в нем сила. Уважение к себе и собеседнику.
Хорошо мы с ним поговорили. Из торговцев так поговоришь не с каждым. С подобной простотой и достоинством держали себя лишь Олай Атом и Хаттами Элхас. Вот в ком чувствовалась порода! Аристократы до мозга костей.
— Рокше, ты бредишь?
Он отодвинулся еще. Взглянул прямо в глаза.
— Нет, но мороз по коже, как вспоминаю. Ты же знаешь, меня перепутали с модификантом на базе. Он взялся разобраться… удостоил аудиенции…
Мальчишка поежился, замолчал, опустил взгляд. С заметным трудом заставил себя заговорить, продолжая:
— Когда он спрашивал, я — отвечал на все вопросы. Не мог молчать. Не мог лгать. Алашавар смял мою волю так, будто у меня ее никогда не было. Думаю, прикажи он мне убить себя — и я бы убил… Он вывернул меня наизнанку. А потом сказал охране, что я не опасен.
— Допрос — всегда нелегко. Устал. Перенервничал… — Я успокаивал рыжего, а сердце болезненно сжалось. Безотчетный, нерациональный страх заполз в душу.
— Знаешь, я почти забыл об этом. Сегодня вспомнилось — когда генерал проходил мимо, от него веяло холодом. Он и Алашавар в этом так схожи…
— Не может быть…
Рокше вновь уколол меня быстрым взглядом, подлнялся на ноги….
— Я так и знал, что ты не поверишь! — проговорил с досадой.
Ухнуло в груди, дернулось и застыло. Догадка, что мелькнула в мозгу — страшнее пыток Катаки. Страшнее осознания собственной слабости.
Во что нас втянули? Точнее — во что вляпались мы…
Я обхватил руками виски, чувствуя, что боюсь думать. Мимо текла реальность — мутным непрозрачным потоком и с ревом обрушивалась в бездну. В пустоту. Дрожали руки — хоть каплю бы форэтминского, чтобы оборвать эту дрожь.
Я знал: темный дар лишает способности сопротивляться, лишает воли… Так что же — Алашавар из эрмийцев? Еще одна высокородная дрянь?
Сжав кулаки, я бросил рыжему:
— Вот все, что сказал мне сейчас, повторишь Олаю Атому. Пять минут тебе — собраться с духом и силами.
— Пятый час утра. Олай Атом, должно быть, спит.
— Ничего. Проснется! С такими новостями не медлят!
С Высокородными невозможно договориться. У Высокородных одна ценность — власть. Одна одержимость, ради которой они готовы пожертвовать всем.
Губы скривились, словно довелось куснуть кислого: договориться-то с эрмийцами можно, только нужно предложить больше власти, чем тот или иной представитель ее в данный момент имеет. Так наши предки с ними и договорились — сдались, продались в рабство, даже не попытавшись бороться. Сами продались и весь свой мир продали Хозяевам. С тех самых пор Эрмэ сосет с Торгового Союза соки. И сколько ни дай — все им мало. Прожорливое чрево не насытить, алчущую глотку не заткнуть. Им подай весь мир, и то, вряд ли будет достаточно…
Еще недавно окрыляла надежда, что вырвались, а на деле? Выбираем себе нового хозяина? Тьфу ты, пропасть!
Я достал из бара бутылку. Вот, наивный, думал к этой точно не прикоснусь. Достал пробку, хлебнул вина, прямо из горла, вытер рукавом губы…
Где-то на самом донышке сердца билась надежда на то, что рыжий ошибся. Я же видел Алашавара, я же говорил с ним. Я не чувствовал ни малейшего следа темного дара. Человек, как человек. Да, перед ним трепетали, но с ним и спорили. Ни один из высокородных не позволял смотреть себе в лицо, Алашавар — был доброжелателен и внимателен к мимике собеседника. Он казался обычным, у него, как и у всех них была привычка — говорить с человеком, глядя ему в глаза, как должно быть это умели только лигийцы — доброжелательно и без вызова. Да что говорить — Рокше выбрал Алашавара свидетелем нашего договора. И вдруг…
Мне хотелось забыть признание Рокше. Мне хотелось отмахнуться, списав все на ошибку парня, сказав, что пуганая ворона куста боится. Не хотелось верить в то, что Судьба посмеялась. К тому же форэтминское ударило в голову, заставив мир наполниться яркими красками и позабыть часть забот. Подумалось — Атом вполне может нас с нашими подозрениями приказать выставить за дверь. Я бы сделал именно так.