Эгрив — каторжник? Как его угораздило? Он же медик. Военный медик?.. И как он выбрался?
Голова пухла от вопросов, мысли перескакивали с одного на другое, и ответов не было.
А ещё — впервые кто-то так беззастенчиво и нахально полностью обнажался в моём присутствии. Одно это действие — словно пощёчина. Верно говорили про лигийцев, что они бесстыжие твари. Бесстыжие, наглые и бессовестные. Твари.
Я цеплялся за свой шок, за свой стыд, как утопающий — за соломинку, лишь бы не думать о клейме и не заметил, как Элоэтти вернулся: погружённый в себя, я сидел и старался не думать. Наконец, он нарушил молчание:
— Пойдёшь купаться?
— Голышом?! — вскинулся я, но осёкся, увидев безмятежный взгляд.
Эгрив так и не оделся, и, казалось, не испытывал никакого смущения от собственной наготы.
— У вас так не принято? Извини, не подумал. Можешь и одетым. Но в просторной одежде будет неудобно. Плавать-то ты умеешь, надеюсь?
Я промолчал. А что тут сказать? И «да», и «нет» — будут одинаково ложью. Ответить «не знаю» — и выставить себя совсем дураком? Провалиться бы сквозь землю! А медик словно и не ждал ответа. Достав из кармашка рюкзака металлическую ленту, нацепил её мне на руку, словно браслет кибердиагноста.
— Маячок для спасателей, — пояснил, словно несмышленышу. — Если что не так — примчатся, бакланы. Выловят, откачают, высушат. И в госпиталь вернут, не задавая лишних вопросов. Понял?
— Боитесь, что сбегу?
В ответ он расхохотался.
— Прости, но это выглядит как сцена из плохого боевика — герой в одиночку проникает в космопорт, перебивает охрану, захватывает корабль и улетает восвояси!
Видимо, у меня что-то сделалось с лицом. Эгрив оборвал смех и стал очень серьёзным.
— Извини, я опять не подумал, — медик с силой потёр ладонями лицо. Посмотрел на меня странным взглядом и спросил «в лоб»:
— Тебе пришлось убивать?
— Что?!
— Чтобы спасти Фориэ и этого сукиного сына — торговца, тебе пришлось убивать?
Неожиданно кровь бросилась в голову, зажгло стыдом щеки. Потом резануло по глазам слезами, едкими, что кислота. Я не мог ответить. Ни подтвердить его догадку, ни соврать.
— Сочувствую, — отчего-то совсем тихо проговорил Эгрив. — Знаешь, на каторге, на рудниках Иллнуанари бесконечная работа, голод, беспросветность делают с тобой что-то… ужасное. Тупеешь, теряешь смысл, теряешь себя. Я продержался полгода, цепляясь за мысль, что сбегу, что не сдохну — там. Умирали многие. Осужденные на пять, десять лет не выдерживали срок. Уходили раньше. Умирали… Да не умирали — дохли как мухи! И я ничего, ничего не мог сделать! А на их место привозили новых… И я понимал, что вскоре сдохну и я… Мне Судьба усмехнулась… Но чтобы сбежать, мне своими руками пришлось придушить охранника. Я, медик, убил человека. Мальчишку, что был немногим старше тебя. До сих пор не могу забыть! До сих пор простить себе этого не могу! Надо было как-то иначе…
Когда туман перед глазами рассеялся, я увидел, как Эгрив, сидя на лежаке внимательно разглядывает свои ладони. Потом медик так же внимательно посмотрел на меня.
— Ты можешь снять и выбросить маячок — и пойти купаться без него. И если ты утонешь — твоя смерть будет на моей совести. И я буду видеть тебя в своих снах вместе с тем парнем. Но смерть — это не выход.
Медик поднялся, собрал одежду, перекинул её через плечо, подхватил свои шлёпки и медленно, постоянно оборачиваясь, пошёл с пляжа.
Глава 7
Песок — белый, обжигающе-горячий. Море — бескрайняя синь. И небо — синь. Как камень, который я не удержал в руках.
Море, шуршало, набегая на берег, ластилось, словно звало: «пойдем, поиграем». Бездна, которая умела ласково качать на руках. И казалось — было. Все это уже было когда-то: и это море, и это небо, и обжигающий ступни песок. И крики птиц, и смех, доносящийся до моего укрытия с ветром.
Нехотя, поеживаясь, я разделся. Донага. Аккуратно сложил одежду. Осмотрелся, вновь поежился, чувствуя себя беззащитным, и подошел к воде. Волна, чуть более высокая, чем остальные коснулась ступней. И словно прошило током — ударило, выбив все мысли. Сбылась мечта. Вот оно — море…
Казалось — я буду боязливо ступать, постепенно отдаляясь от берега. Но первой волной смыло всю осторожность. Меня хватило лишь на один полутрусливый шаг. Потом я забыл обо всем. Море манило, отзывалось во мне, прорастало. Я плыл, и это было — блаженством. Откуда я знал, как приручить волну, как задержать дыхание, чтобы не нахлебаться воды, как нырнуть — к самому дну? Я не знал. Тело стремительно вспоминало навыки, неизвестные мне еще пятнадцать минут назад. «Плавать-то ты умеешь?» Оказывается, умею. Оказывается, мне этого не хватало. Оказывается, десять лет в Академии я не мечтал увидеть впервые, а тосковал по отнятому.