Мы раскачиваемся на ходу, и мне кажется, что я отправляюсь в далекое путешествие! Я — уже не я. Я плыву.
Рикша останавливается у подножия холма. Я начинаю восхождение. Незнакомец идет следом, он по-прежнему не говорит ни слова. Легкий ветерок доносит до нас горьковатый аромат диких цветов. У меня дрожат ноги. Трудно дышать. Но я потею, и это хорошо — значит, температура падает. Я слышу медленные шаги незнакомца — он идет, заложив руки за спину. Он поднимает голову, но тут же опускает глаза.
Кто он? Откуда? И стоит ли задавать вопросы, если ответы могут спугнуть неуловимых призраков, чужих и близких одновременно, что населяют наши сны.
Мы переходим дорогу, ведущую к тому месту, где я, сидя на выщербленной мраморной плите, ждала моих первых поцелуев.
Миновав опрокинутый киоск, я углубляюсь в сосновую рощу. Здесь дорога кончается. Трещат насекомые. Стихает ветер. Солнечные лучи пробиваются сквозь пушистые шапки сосен. Поляна.
Любовь навсегда похоронена под опавшей хвоей у моих ног.
Я растягиваюсь на земле, кладу голову на портфель. Травинки щекочут мои сложенные под головой руки.
Спать…
78
Дойдя до середины поляны, она говорит:
— Посторожите меня. И не будите, если я усну.
Она ложится на траву под деревом, кладет голову на свой ранец.
Я ошеломлен и не знаю, что делать. Я все понимаю — и не понимаю ничего. Она хочет, чтобы я сел рядом. Она, знающая, как это опасно — попасть в окружение, она — просчитывающая на десять ходов вперед, чтобы избежать этого, кидается в водоворот человеческих чувств и по собственной воле становится моей пленницей.
Я дотрагиваюсь до спрятанного под халатом пистолета. Неужели она поняла, кто я такой на самом деле, и пытается заманить меня в ловушку? Деревья и кусты смыкаются в зловещий круг. Я прислушиваюсь. Ничего — только щебечут птицы, стрекочут монотонно цикады да журчит родник.
Я приближаюсь к китаянке. Глаза ее закрыты, она лежит на левом боку, слегка согнув ноги. Я прогоняю веером пчелу, спутавшую нежный пушок на ее лице с пестиком цветка. Она никак не реагирует, и я наклоняюсь. Ее грудь мерно поднимается и опускается в такт дыханию. Она заснула!
Я сажусь под дерево, в тень. Глубокий сон девушки умиляет меня. Я решаю дождаться ее пробуждения и наслаждаюсь мирным отдыхом вдали от удушающей жары. Веки мои тяжелеют. Я закрываю глаза, убаюканный однозвучным жужжанием насекомых.
Как началась эта история? Я жил в Японии, она — в Маньчжурии. Однажды, снежным утром, наша дивизия отправилась на континент. Поезд шел по мосту. В окно вагона виднелось море в туманной долине, по воде бежали волны. Невидимая китайская территория оставалась для меня сугубой абстракцией. Из застывшей влажно-серой дали выплывали железнодорожные пути, леса, реки, города. Извилистые тропинки судьбы привели меня на площадь Тысячи Ветров, где меня ждала эта девочка.
Я не помню первую в моей жизни партию в го. Я начал учиться игре лет пятнадцать назад и сразу стал играть со взрослыми — они снисходительно давали мне фору, посмеивались над неуклюжими попытками хитрить. Осаду противника я вел мучительно долго и тяжело — так падает в желудок оголодавшего человека жадно проглоченная еда. В тот период жизни я плохо представлял свое будущее и мало что понимал о прошлом. Го много лет учила меня свободно перемещаться между вчерашним, сегодняшним и завтрашним днем. Фигура к фигуре, черное к белому — миллионы камней перекидывают мост в бесконечность Китая.
Я открываю глаза. Вереница пухлых облаков в небе придает поляне странный облик. Травинки, ветки и цветы, почти невидимые в раскаленном воздухе, обретают четкие очертания, словно их только что создал резец искусного скульптора. Ветер шелестит листвой деревьев, словно разливается мелодия кото,[31] флейт и сямисенов.[32] Китаянка спит. Ее платье прикрывает щиколотки. Опавшие листья превращают сине-лиловую ткань в роскошную драпировку с затейливыми складками и волнами.
Может, она сейчас поднимется и затанцует на сцене, куда пускают лишь богов да мечтателей?
Из-за туи выглядывает солнце, и на лице спящей возникает золотая маска. Она издает легкий стон и переворачивается на правый бок. На левой щеке остался след от травинок. Я молча разворачиваю веер и держу его над головой китаянки. Нахмуренные брови разглаживаются, на губах появляется легкая улыбка.
Я тихонько ласкаю ее тело тенью от веера и не могу совладать со сладострастием. Резким движением сворачиваю опахало.
Как мог я спутать целомудрие и безразличие, почему оставался глух к знакам, которые она мне подавала? Она уже полюбила меня, а я продолжал относиться к ней как к маленькой девочке. Именно сила тайной страсти превратила ее в женщину. А сегодня она с невиданной отвагой отдается мне. Рядом с ней я похож на труса, опасающегося ловушки и избегающего объятий любимой женщины из страха за свою жизнь.