— А ты уверен, что это так и есть?
— М-м, — я потянулся за полотенцем. — А зачем ему притворяться?
— Мало ли... Надо бы как-то проверить. Интересно.
— Мне другое интересно — что с ним такое. Он так задергался, когда я с ним заговорил по-немецки... А потом спросил, почему его отправили в Слизерин. Кажется, в этой их компании с ним одним что-то не так, вот он и решил... А что именно не так — непонятно.
Про себя я подумал, что, возможно, Флинт полукровка, но не хотел об этом говорить при Томе. Но он только усмехнулся.
— Тут-то как раз все яснее ясного. Они евреи, а он — немец.
— Почему ты так думаешь?! — оторопел я.
— Они держались особняком еще до распределения, и это было заметно. Обычно люди, прошедшие через испытания, стараются быть вместе, тем более в чужой стране и незнакомой школе. Но если он немец, то понятно, почему они не питают к нему теплых чувств...
Я был склонен поверить Тому на слово — выросший с маглами полукровка, он хорошо разбирался в таких вещах. Волшебники, наоборот, всегда были мало чувствительны к национальным различиям. Для нас это было что-то почти формальное: французы едят лягушек, а немцы свинину, вот и вся разница. Но маглы всегда придавали таким вещам преувеличенное значение, а теперь, выходит, это распространилось и на магический мир...
Впрочем, то, что Флинт, возможно, немец, меня не очень удивило. Из газет мы знали, что далеко не все немецкие волшебники жаждут сотрудничать с Гриндельвальдом, так что, вероятно, семье Флинта тоже пришлось уехать. Я поделился этой мыслью с Томом, он кивнул.
— Интересно, как давно они сбежали из Германии? Хотелось бы послушать, что он расскажет о тамошних порядках. Разговорить бы его...
***
Такая возможность вскоре представилась.
Первое время Флинт очень дичился, но потом Альфард, хоть и без особой охоты, взял его под опеку как новоявленного родственника. Да и с факультетом ему повезло больше, чем прочим новеньким, — в Слизерине учились в основном дети из "хороших семей", где знание языков считалось обязательным, и по-немецки у нас в той или иной степени говорили многие. Мне нравилось общаться с Маркусом, хотя иногда было сложновато — когда он нервничал или торопился, то переходил на родной франкфуртский диалект, в котором я не мог разобрать половины слов. Правда, позже Флинт обнаружил, что из-за того, что ему постоянно переводят и подсказывают, он никак не может выучить английский, и наотрез отказался говорить по-немецки. Мучился, составляя фразы, бесконечно долго обдумывал каждое слово, но старался говорить сам, переходя на немецкий, только если надо было говорить быстро и долго.
Выяснилось, что его семья действительно не захотела в свое время сотрудничать с Гриндельвальдом, но из Германии тогда уже было очень трудно выехать. Магопорты закрыты, за создание незарегистрированного портключа можно запросто попасть в лагерь, разрешение на аппарацию выдают только в канцелярии Гриндельвальда. В результате только в конце тридцать девятого года Флинты смогли тайно бежать. Сначала отец сумел получить разрешение на аппарацию в Швейцарию, якобы по делам, потом Маркус с мамой перебрались туда через Австрию. Поехали — официально — отдыхать, взяли с собой только то, что можно было, не вызывая подозрения, нести в руках...
Швейцарию Маркус вспоминал, как почти рай, — никакого затемнения, везде море огней, люди спокойно гуляют по улицам, сидят в кафе, пьют вино. Но родители не захотели там оставаться и решили отправиться к родственникам в Англию. В свое время некая Урсула Флинт, приходившаяся Маркусу троюродной бабушкой или кем-то в таком роде, вышла замуж за Финеаса Блэка. Она до сих пор жила в Лондоне; к ней и решили ехать, но это оказалось нелегким делом.
Слушать рассказ Маркуса об этом этапе их путешествия было жутковато. Они пробирались через южную, еще не оккупированную немцами часть Франции, забитую беженцами — и волшебниками, и маглами, — сутками не снимали разиллюзионное заклятие, а от беспрерывных аппарационных скачков Маркуса тошнило, и он еле мог двигаться. Потом семья оказалась в Португалии, где застряла надолго — Ла-Манш был уже заблокирован немецким флотом, начались бомбежки, так что уехать на магловском пароходе оказалось невозможно. Только в августе сорокового отец сумел правдами и неправдами добыть билеты на портключ до Лондона, но здесь родителей Маркуса Министерство тут же интернировало как граждан Германии, а его самого отправили сначала во временный лагерь для детей-беженцев, а потом в Хогвартс.
— А за что твоих родителей? — недоумевал я. — Они же ничего не сделали!
— Мы немцы. Враги. Этим все сказано...