Эйвери смотрел на него с ужасом — наверное, не понимал, как Тони может рассказывать об этом и спокойно есть бифштекс. А мне думалось, как странно, неуместно звучат такие разговоры здесь — среди цветущих орхидей и порхающих бабочек, на фоне нежной музыки, под плеск воды в водопаде... Казалось невозможным, чтобы где-то в мире существовали разрушенные города и забитые трупами крепости.
— ...И ведь главное, — говорил тем временем Тони, — немцам все равно, какой приказ выполнять! Те же надзиратели вчера заключенных под круцио держали и собаками травили, потому что такой приказ был, — а сегодня раздают им еду и чистую одежду, потому что власть сменилась, и распоряжения другие... Их потом судили, коменданта и еще человек двадцать, приговорили к поцелую дементора. А я ведь их всех помню с тех самых пор, когда мы заняли Нурменгард. Они спокойные были, что твои булыжники. Их даже конвоировать не надо было, представляете?! Мы тогда отвели им отдельное здание во дворе, где раньше склад был. Так они с утра построятся возле него в колонну и ждут, пока их проверят и назначат работу на день. Я бы, вот честно, на их месте в первый же удобный момент дал деру. А они то ли не понимали, что с ними будет, то ли вправду у них в крови, что власти противиться нельзя. Может, Гриндельвальд им так мозги промыл, черт его знает...
— Послушай, — вмешался Нотт, — а главных пособников-то поймали?
— В смысле, приближенных Гриндельвальда? — уточнил Долохов и прищурился, словно припоминая. — Хаухер, Ламберц, фон Зеерле, Офнеринг... Ты про них?
Нотт кивнул.
Я тоже знал, о ком он говорит. Да и мудрено было не знать — год назад их колдографии мелькали во всех газетах. Я прекрасно помнил эти лица. Одни бычьи, жестокие, со сверлящим взглядом маленьких, глубоко посаженных глаз. Другие серенькие, неприметные. Попадались и интеллигентные, с тонкими чертами — такие лица бывают у художников и музыкантов... Встретишь такого на улице — и не поверишь, что перед тобой один из самых страшных палачей в истории.
Всего их было десять человек — ближайшие сторонники Гриндельвальда, его окружение, военные преступники. Когда сам Гриндельвальд был захвачен в плен, его подручным удалось скрыться, смешаться с колоннами маглов-беженцев. Насколько мне было известно, их пока так и не нашли.
— Не нашли, — сказал Долохов, словно подтверждая мои мысли. — Хотя искали так, что чуть ли не всю Германию по камушку перевернули. Но они же не дураки там оставаться. Одно время следы вроде бы вели в Голландию — там их тоже искали, и наши, и американцы... Но все закончилось пшиком. Лично я думаю, что они давно сидят где-нибудь в Южной Америке и смеются себе над нами.
Нотт кивнул и хотел еще что-то спросить, но тут влез Эйвери.
— Тони, ты лучше про девчонок расскажи... Ты же весь континент прошел. Как тебе итальянки? Они правда такие страстные, как говорят?
— Да девчонки как девчонки, — засмеялся Тони. — Есть темпераментные, есть так себе, все разные.
— А немки? Они с вами правда, ну того-этого... — Эйвери смутился.
— Ясное дело, — Тони пожал плечами. — А почему нет?
— Ну, все ж таки враги...
Долохов посмотрел на него с нескрываемой насмешкой.
— Враги... Они к нам сами приходят. Ты пойми, там жрать нечего. Не знаю, как в деревнях, но в Берлине в последние месяцы войны кошек и собак ели. Когда мы взяли город, стало чуть получше — тем немцам, кто зарегистрировался в магической комендатуре, стали выдавать паек, но тоже мизерный, только чтобы с голоду не померли. А волшебникам вдобавок хуже, чем маглам, потому что имущество у них конфисковали, палочки отобрали, а они ведь без палочек ничего не умеют. Ты-то сам смог бы без палочки огонь развести? Вот то-то же... Так что немки выживают за счет солдат. За банку тушенки или плитку шоколада, сам понимаешь… Только ты не думай, что мы их всегда за жратву покупали. И так просто кормили, и для детей сухое молоко добывали, таскали им одежду, уголь... Многие из наших уже семьями в Германии обзавелись. Конечно, это официально запрещено, нам вообще не разрешается с немцами в контакт вступать, разве что по служебной необходимости. Но командование смотрит сквозь пальцы. Все ведь люди, в конце концов…