Я попытался высвободиться, но Том сжимал мои запястья, как тисками.
— А может, ты сам хотел бы быть на месте Борджина? — резко спросил он. — Теперь твоя очередь говорить правду — скажи, ведь хотел бы? Да наверняка, иначе зачем бы закатывал мне сцены ревности?!
— Это не сцена ревности, — прошептал я.
— Да ну? А что же это такое?!
Он отпустил мои руки и встал, сдернув свою мантию со спинки стула.
— Ладно, с меня хватит! Я ухожу.
Я не мог даже посмотреть на него. Перед глазами метались отблески света на паркете и белый край скатерти. Левая рука начала ныть, от пальцев вверх расползалось онемение.
— Ты шлюха, — сказал я, с трудом двигая губами. — Самая обычная дерьмовая шлюха. То, что тебе много платят, дела не меняет. Это сейчас ты берешь за свои услуги по тысяче галлеонов, а потом покатишься вниз и закончишь в Ночном переулке, где за десять сиклей будешь ложиться под любого...
Том мгновение молчал.
Потом размахнулся и влепил мне такую пощечину, что у меня искры перед глазами запрыгали.
И ушел.
***
Когда я наконец сумел поднять голову, то обнаружил, что рядом стоит эльф, терпеливо выжидающий, пока я уйду, чтобы сменить скатерть. Я забрал свою мантию и направился к выходу.
Аппарировать не было сил, и я кое-как дошел до общественного камина. Дома было тихо. Мама легла спать, не дождавшись моего возвращения.
Я не помню, как сам уснул в ту ночь. Будто провалился куда-то. Проснулся, когда было уже совсем светло, да и неудивительно — четыре часа пополудни... И тут же вернулось вчерашнее, словно в моей голове запустили пластинку с того самого места, где она остановилась накануне.
Я пытался ее остановить. Я даже встал, даже оделся, даже заправил постель. О чем-то поговорил с мамой, попробовал поесть, но в горле стоял ком, и я не мог проглотить ни кусочка. Поэтому вернулся наверх, упал на кровать и так пролежал, не шевелясь, очень долго. Не знаю, сколько. Во всяком случае, когда я посмотрел в окно, уже темнело.
Я не спал. Я пытался думать, но любые рассуждения тут же заходили в тупик. Я знал только, что мне очень плохо, но никакая логика не помогала понять, почему. Разум умывал руки: дескать, не могу взять в толк, из-за чего ты так переживаешь. С кем живет Том, с кем он проводит ночи — его личное дело, которое тебя не касается. Да, это рискованно, да, если это выйдет наружу, то погубит его репутацию, его карьеру. Хотя, собственно, все зависит от того, как посмотреть... В конце концов, половину Визенгамота можно смело отправлять в Азкабан за то же самое. Так о чем ты волнуешься?
Ни о чем, говорил я. То есть... Если бы я сам знал!
Какой ты странный, замечал разум. Человек всегда должен знать, почему он чувствует то или иное. Конечно, ты потрясен, что он берет с Борджина деньги. Это ужасно, это отвратительно. Поговори с ним, убеди его прекратить. Он должен прислушаться, он всегда тебя слушает... Но, собственно, к этому все и сводится, разве нет?
Нет, отвечал я. То есть, да, конечно, к этому... Только отчего же мне так плохо, скажи, господин всезнайка?
Может, тебя задело, предполагал голос, что он заподозрил, будто ты хочешь быть на месте Борджина? Что назвал твое вполне оправданное беспокойство "сценой ревности"? Ну, так он сказал это, чтобы тебя позлить. И ты совершенно прав, что оскорбился. Это низкое, подлое, мерзкое обвинение, и он вполне заслужил, чтобы ты разорвал дружбу с ним после такого, и...
Вон, говорил я. Пошел вон. Просто убирайся и не трогай меня.
Временами я пытался встать, но чувствовал такую страшную слабость, словно из меня выкачали все силы. Будь рядом дементор, я бы решил, что это его вина ("Да-да, спиши все на дементора", — иронизировал внутренний голос), но откуда ему взяться? Я доползал до окна, чтобы покурить, я сидел на подоконнике, и у меня не было сил поднять руку с сигаретой. Пепел сыпался за окно, летел вниз, на клумбу ("Смотри, не кидай тлеющий окурок на мамины цветы, она обидится", — предостерегал голос), и во рту у меня был мерзкий вкус застоявшегося дыма, и ровно такая же мерзкая горечь внутри.
А потом голос разума окончательно умолкал, и вокруг была только серая пелена. Плескалась мутно-зеленая грязная вода, накрывая меня с головой, обжигая гортань, разрывая легкие. В воде плавал мусор, в водоворотах вертелись обрывки игральных карт, в волнах тонули и всплывали трупы, раздувшиеся, как воздушные шарики. Пена на поверхности была то бурая от крови, то грязно-белая и вязкая от чего-то другого, а на илистом дне поблескивали золотые галлеоны. Мешанина секса, денег, игры, грязи, крови, предательства, убийства, безразличия, забвения...