Потом оставил детектив на стуле и вышел из гостиной.
Оглянувшись на пороге, я увидел, что Том и Руквуд смотрят мне вслед.
***
По лестнице я поднимался так медленно, как только мог, но она все равно оказалась ужасно короткой. Я останавливался на каждом лестничном пролете, убеждая самого себя, что ни разу не видел вот этого гобелена или вот этой выцарапанной на перилах надписи "Пирсон — урод". Заодно думал о концовке детектива.
Убийцей оказалась экономка ученого, Мэдди. Поначалу ее никто не подозревал, но потом Пембертон обнаружил, что ее полное имя было на самом деле Медора, и она была немка... С этой минуты все стало абсолютно ясно. Экономка в итоге отравилась вытяжкой из кураре, а рецепт антимагического зелья трансфигурировала в пустую бутылку из-под молока, которую должен был забрать ее сообщник, выдававший себя за молочника. Но Пембертон разоблачил их коварные планы.
С этой мыслью я еще постоял перед каменной горгульей, скрывавшей вход в кабинет директора.
Потом сказал: "Пуговица", и шагнул на вращающуюся ступеньку.
В кабинете Диппета вдоль стен стояли высокие — от пола до потолка — шкафы, заставленные потрепанными толстыми томами в кожаных переплетах. Портреты предыдущих директоров и директрис Хогвартса жались в промежутках между полками или просто стояли на полу, подпертые стопками книг. Диппет сидел за столом, рядом в кресле устроился Слагхорн. Увидев меня, он шумно вздохнул и высморкался.
— Садись, — сказал мне Диппет. — Хочешь чаю? С мятой?
Я опустился на краешек стула.
— Нет, спасибо, сэр.
Мне было почему-то очень холодно. Руки так дрожали, что пришлось сцепить пальцы.
Слагхорн опять вздохнул. Диппет вертел в руках перо.
— Рэй, я должен тебе сказать одну вещь... Постарайся... ну...
Вообще-то в этой осторожной преамбуле не было необходимости. Я и так все понял — еще когда они прервали разговор на полуслове, едва я вошел в кабинет.
Нет, раньше. Когда стоял перед горгульей и думал об экономке Мэдди.
Нет, когда еще поднимался по лестнице. Или когда никак не мог оторваться от книги, потому что откуда-то знал, что потом я ее не то что читать — видеть не смогу. Хотя в чем книга-то виновата...
Да нет, на самом деле еще раньше — когда увидел, как Руквуд отводит глаза.
Или когда я так мечтал что-то разнести вдребезги, а потом вдруг успокоился.
Или когда мне снилось, что меня казнят.
А может, еще раньше.
В последние полтора года мне постоянно казалось, что время утекает у меня сквозь пальцы, как вода. Его становилось все меньше и меньше. А сейчас последняя капля просто скользнула по руке и пропала.
Вот и все. Глава 10
— Ausculta, viator...
"Слушай, путник".
Текст был напечатан на пожелтевшей бумаге четкими крупными буквами. Страницы переворачивались с легким хрустом, от книги пахло пылью и полированным деревом, словно ее только что вынули из шкафа, из-за поблескивающих в свете ламп стеклянных створок со свинцовым переплетом.
Такой мирный, знакомый запах. Совершенно здесь неуместный. Будто ничего и не изменилось, будто все как раньше.
— Hoc die supremus dies...
"Сегодня высший день, день чрезвычайный, день последний".
Мой взгляд скользил по строчкам, я громко произносил написанное вслух, не понимая. Слова пролетали мимо, не задерживаясь в памяти. Я никак не мог сосредоточиться.
На улице был теплый, слякотный, грязный март, но в склепе было холодно и промозгло, пар облачком поднимался от моего рта. Серый, тусклый дневной свет смешивался с сиянием свечей и огоньков люмоса. На страницы книги ложились пляшущие тени.
— Mortalis homo est, mundi viatores sumus...
"Человек смертен, все мы в этом мире путники".
Заглавные буквы в книге — инициалы — были отпечатаны красной краской. Такого же яркого, насыщенного цвета артериальной крови, как львы на шелковом полотнище, которым был покрыт гроб. Идущие алые львы в серебряном поле. Герб Лестрейнджей.
Лестрейнджей здесь было много. Казалось, они слушали меня внимательно. Я привык к этому месту с детства, и оно никогда меня не пугало. Сводчатый потолок с расходящимися веером опорами, разноцветные снопы света сквозь витражные окна — и мраморные надгробия. Те, что ближе к нашему времени, — поскромнее. Средневековые — пышные, со скульптурами. Вот они лежат, такие спокойные, будто спящие — бородатые волшебники старых времен, их строгие жены, — лежат, прикрыв веки, мирно сложив на груди руки. В руках у кого каменная палочка, у кого длинный тяжелый меч. Им больше не о чем беспокоиться, все земные тревоги остались позади, они уже вне времени, в вечности.