— Sit tibi terra levis, sit tibi via facilis, vade in pacem.
"Да будет тебе земля пухом, да будет твоя дорога легкой, ступай с миром".
Путник выслушал наставления, мореплаватель отчалил от пристани.
Стоявшие рядом взрослые волшебники единым движением подняли палочки. Каменная плита сдвинулась и встала на место, закрывая проем в полу. Я успел заметить, как львы на полотнище, зевая, сворачивались клубочком и закрывали глаза, готовясь к долгому-долгому сну.
Я наклонился и коснулся плиты рукой.
— Легкой дороги.
Так всегда говорят, когда уходят волшебники.
Придет день, когда мы все встретимся. Но пока что я остался здесь совсем один.
***
Отец умер от инфаркта. Мне сказали, что это было легко и быстро. Прибывший целитель смог только констатировать смерть. Есть случаи, в которых и магия бессильна.
Дела у него давно шли плохо, так что неудивительно, что сердце не выдержало. С началом войны его бизнес, основанный на экспортно-импортных операциях с континентом, затормозился. А были еще и займы, взятые для пополнения оборотного капитала, которые непонятно было чем возвращать. Все его попытки поправить дела ни к чему не привели, и теперь нашей семье предстояло иметь дело с толпой кредиторов и двенадцатью тысячами галлеонов долга.
Все это мне и маме рассказал Томлинсон, когда мы на следующий вечер после похорон сидели в отцовском кабинете.
Здесь все было так привычно и знакомо, что казалось совершенно невероятным, что отца уже нет. Будто он только на минуту вышел. Стол был завален грудами бумаг и расходных книг, секретер открыт, и оттуда то и дело норовили вывалиться стопки писем и перья, которые мама машинально собирала и складывала обратно.
Впрочем, тогда я еще не понимал случившееся полностью. Томлинсон вел себя деловито и спокойно. Пока не все так страшно, говорил он, есть остатки средств на счетах, есть сколько-то товара, который можно продать. Я привык верить взрослым и со вздохом облегчения принял мысль, что мы выкрутимся.
Мама очень старалась держаться. Я пытался утешить ее, как мог, но мне было очень тяжело, так что в глубине души я обрадовался, когда через несколько дней приехала тетя Мирабел. Она тоже была вдова, и с ней мама могла выплакаться. Миссис Принс притихла и старалась не попадаться на глаза. А я вернулся в Хогвартс.
Люди, которые не теряли близких, обычно стесняются тех, у кого кто-то только что умер. Не знают, как и о чем с ними говорить, боятся ненароком задеть, случайно коснуться больного места. И потому выбирают обычно путь наименьшего сопротивления — начинают избегать. Вот и я оказался в такой пустоте. Словно был спрятан в кокон, отделен слоем паутины от остальных людей. Как будто они могли слышать, что я говорю, но не понимали. Видели — и не видели одновременно. А отойдя на шаг, выбрасывали из памяти.
Из нашей компании Эйвери боялся меня именно так и старался не оставаться со мной наедине. Блэк, сказав несколько сочувственных фраз, больше не возвращался к этой теме. Розье держался мужественно — он не мог меня бросить, но при этом ему явно было тяжело, и он опасался сболтнуть лишнего. Особенно старался, не приведи Мерлин, не упоминать при мне своих родителей.
Зато в те весенние месяцы я стал дружить с четверокурсницей Милли Кларк — она была сирота и хорошо понимала, что это значит. Еще мы много общались с Маркусом — он, пускай и неуклюже, но искренне старался мне помочь. А однажды ко мне смущенно подошел Эрвин Либгут с Рэйвенкло. Родители Эрвина были евреи, и он не знал, что случилось с ними после того, как его тайком вывезли из Польши. Должно быть, сгинули в гриндельвальдских спецпоселениях...
До этого мы с Эрвином были знакомы лишь шапочно, а тут вдруг ушли вдвоем с трансфигурации и несколько часов проговорили за теплицами. Теперь, когда я был полусиротой, он перестал меня стесняться. Я стал одним из тех, с кем можно было говорить о таких вещах. Теперь меня не удивляло, как можно говорить об этом легко и отстраненно, без сентиментальности и слез.
Самое удивительное — тому, что о таких вещах можно говорить, меня научил Риддл. Те, кто потерял близких, знали, как прорвать "кокон", — Том, казалось, просто его не замечал. В первый же вечер, когда я попытался уйти спать пораньше, он чуть ли не силой отодвинул полог на моей кровати, уселся рядом и сказал:
— Рассказывай.
— Что?
— Об отце. Каким он был. Что хочешь.