Следующие десять минут я провел, глядя в окно и слушая, как сзади хлюпает вода и царапает пол щетка. Странно было, с чего Риддл так разоткровенничался.
Намного позже я стал понимать, что не мне одному он рассказывал о своем детстве, каждый раз слегка меняя варианты, чтобы посмотреть, откуда пойдет — если пойдет — утечка…
Когда с работой было покончено, Том еще бесконечно долго мыл руки и отчищал одежду. Потом мы выключили граммофон, и в наступившей тишине стало слышно, как у Тома урчит в животе. Мне и самому ужасно хотелось есть, но до ужина рассчитывать было не на что. Порывшись в сумке, я нашел одинокую шоколадную лягушку. Прижал ее покрепче к разделочной доске, чтобы не вырывалась, и разрезал пополам острым ножом для ингредиентов. Протянул половинку Тому, тот коротко сказал:
— Спасибо.
Потом взял свои вещи и мантию, и мы вышли из класса. Том запер дверь и ушел, не оглядываясь.
Ему надо было еще отнести ключ Слагхорну, а я отправился прямиком на следующий урок. Розье со мной не разговаривал, и пришлось потом в спальне слегка подраться с ним, чтобы он успокоился.
Несмотря на то, что Том опять замкнулся в себе, я не мог не думать о нашем разговоре. Всю ночь мне снились бесконечные ряды детей без лиц, в одинаковых серых мантиях. Проснувшись, я подумал, как было бы чудесно, если бы вдруг оказалось, что родители Тома — очень богатые люди благородного происхождения. И что они вовсе не умерли, а просто его потеряли, а потом нашли.
В книгах такое бывает сплошь и рядом.
***
Слагхорн, видимо, сделал выводы из истории с иглами дикобраза, потому что все следующее занятие он посвятил сочетаемости ингредиентов. Раздал нам множество маленьких плошек, в которых мы смешивали разные растворы, приливали и добавляли к ним те или иные компоненты, наблюдая, как зелье то меняет цвет, то вспыхивает крохотным фейерверком, то закипает, то становится густым и чуть ли не обращается в камень. Все это было настолько интересно, что даже необходимость зарисовать и выучить огромную таблицу сочетаний не испортила мне удовольствие.
На уроках Слагхорн все чаще хвалил Тома, однако на свои вечеринки — в своеобразный неформальный клуб, собиравшийся примерно раз в месяц, — никогда его не звал. Тогда как мне, и Колину, и Альфарду регулярно приходили записки с приглашениями. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что Слагхорн ценит в учениках прежде всего хорошие связи, богатство и известность семьи, а не личные качества.
А Том ничего словно не замечал, оставаясь спокойным и высокомерным, — как не замечал, что многие на факультете по-прежнему его сторонятся. Иной раз мне казалось, что я переживаю эту несправедливость острее, чем он сам.
Между мной и Риддлом к тому времени установилась странная полудружба. Он то искал моего общества и был готов болтать о любых глупостях, то вдруг целыми днями молчал, разозлившись непонятно на что. Он вообще был склонен к резким перепадам настроения, а еще у него постоянно были какие-то свои дела и планы, которыми он ни с кем не делился. Время от времени по утрам обнаруживалось, что Тома нет в спальне — он вставал раньше других и куда-то исчезал.
Тайна его отлучек открылась в одну из суббот в середине ноября, когда он оказался моим соседом на трибуне квиддичного стадиона. Факультет в полном составе явился болеть за нашу команду в первом матче сезона — с Рэйвенкло. Погода была не самая удачная для игры: накануне прошел дождь, а с утра подморозило, ветер налетал шквалистыми, ледяными порывами, от которых игроков каждый раз сносило в сторону на пару ярдов. Розье у меня над ухом орал и свистел, я дул на замерзшие пальцы, а Риддл просто молчал, спрятав руки в рукава мантии, а потом вдруг спросил тихо:
— Ты бы хотел играть в квиддич за факультет?
— Не знаю, — я потер холодный нос. — Вообще-то я летаю не очень — ну, ты же видел на уроках.
— А высоты боишься?
— Нет.
Сам не знаю, зачем, но я вдруг принялся шепотом рассказывать Тому, как года два назад, чтобы избавиться от неподобаюшего, на мой взгляд, волшебнику страха высоты, я специально выбирался через слуховое окно на крышу дома и там ходил по острому гребню, то и дело рискуя поскользнуться на черепице. Конечно, это было не особенно опасно — насмерть убиться стихийная магия не даст, — но все же...
Он обернулся и посмотрел на меня непонятным долгим взглядом. Вблизи было видно, какие у него необычные глаза — темные, почти черные, но с маленькими золотыми искорками.
— Если хочешь, приходи завтра в семь утра на Астрономическую башню. Там будет интересно. Но только один, и не говори никому.
Предложение было странное, но мне стало любопытно, и я согласился.