Мимо по диагонали скользнула пешка, и все еще неподвижный Эллери видел, как она заняла место уничтоженной ею фигуры, которая испустила жалобный стон.
У пешки было лицо Уолта.
Внезапно пришло время ходить, но он не успел подумать и знал, что сделал неверный ход. Маячившая перед ним фигура была Энн Дру, которая, осознав, что он сделал, посмотрела на него с ненавистью и отвращением и вся покрылась кровью. Он попытался объяснить ей, что был вынужден сделать этот ход, что у него не было времени для обдумывания, но ее ненависть оказалась сильнее его голоса и его ума, не позволяя ей ничего понять. Эллери снова застонал, стараясь выбраться из мутного потока сновидений.
Игра походила на тир с движущимися целями. Шахматные фигуры передвигались слева направо, а над ними в обратном направлении плыли человеческие головы — Эмили, Майры, Уолта, Персивала, инспектора Квина и самого Эллери; у одной головы вместо лица было пустое место. Они шли бесконечной вереницей — фигуры направо, головы — налево, так что в один момент Уолт и инспектор были пешками, Том Арчер — королем, миссис Шривер — рыцарем,[41] а в следующие секунды все менялось: Персивал становился пешкой, Мэллори — королем, голова без лица — ладьей…
В какой-то момент все фигуры совпали с головами, и для Эллери стали абсолютно ясными сложные правила игры. Но затем все снова сдвинулось, и он застонал из-за неспособности вспомнить, какая голова какой из фигур соответствовала. Он в отчаянии скрежетал зубами, ибо в тот единственный момент увидел лицо безликой головы — лицо короля, игрока на другой стороне.
— Игрок на другой стороне, — произнес Эллери вслух и почти проснулся.
— Шах! — сказал кто-то. Возглас отозвался эхом, и в воздухе замелькали чеки на миллион долларов.
— И мат! — послышался восторженный крик, и вспышка зарницы осветила Тома Арчера, держащего в объятиях Энн Дру.
Может быть, слова «шах» и «мат» означали требование остановить их? («Если кто-нибудь знает причину, по которой эти двое не могут быть обвенчаны, — бормотал епископ, — пусть скажет о ней теперь или молчит всегда».) Что это за фигура? Ферзь — королева![42] Используем ее — самую могущественную фигуру на доске. Только… королева забыла, как она ходит. Кто же игрок на другой стороне? Скажите мне, и я вспомню ходы…
Эллери резко дернулся и наконец проснулся. Поднявшись с казавшейся неудобной кровати, он, шатаясь, побрел от нее. Во рту у него пересохло, в глазах щипало, как от соли.
Зайдя в свой кабинет, Эллери споткнулся, выругался, нащупал выключатель настольной лампы, опустился на стул, поднял крышку кофейника и тут же закрыл ее с гримасой отвращения. Откинувшись назад, он тупо уставился на корешки одиннадцатого издания Британской энциклопедии. Поймав себя на том, что он читает вслух надписи на корешках, Эллери виновато посмотрел в сторону спальни отца и так же вслух велел себе заткнуться. Его заинтересовало, что сказал бы инспектор, если бы увидел его сидящим босым среди ночи за письменным столом и разговаривающим с самим собой. Внезапно недавний сон всплыл в его голове, и, забыв об отце, он воскликнул:
— Ну, конечно!
Все это и впрямь походило на игру! Уолт был пешкой, ничего не стоящей сама по себе, но опасной, если она находится в руках опытного игрока, а Уолтом управляли весьма искусно. Эллери и инспектор долго корпели над письмами «Моему Дорогому Уолту», подписанными загадочной буквой «Y» и с удивительной аккуратностью напечатанными на дешевой разлинованной бумаге. Теперь им было ясно, что запирать в камере Уолта было тем же самым, что сажать в тюрьму пистолет или кинжал, оставив на свободе его обладателя.
Да, таинственный Игрек играл Уолтом умело и с изощренной жестокостью. Сквозь охватывающий его гнев Эллери оплакивал трагедию этого туповатого, добросовестного человека, забывшего прошлое и не имеющего будущего, никем не любимого и никого не любящего — одинокую циферку в запутанном уравнении, — внезапно начавшего получать властные, внушающие уверенность письма с их каскадом восхищения, обещаниями великой судьбы…
Хотя Уолт мало знал о себе, он, безусловно, понимал, что большинство людей умнее его. А теперь перехитрил ловких и сильных и ничего не боялся, даже сидя в камере. Разве не обещал его великий и ужасный повелитель, что ему не будет причинено никакого вреда? Конечно, Уолт не станет говорить! Зачем ему это? Ему нужно только ждать — ведь его спасение и вся судьба уже предопределены. Разумеется, «Мой Дорогой Уолт» в безопасности, потому что даже великий человек (Эллери потупился от стыда) при взгляде на него сразу решил, что у него недостаточно мозгов, чтобы стать игроком на другой стороне.
Игрок на другой стороне… О да, это игра, в которой любая фигура, исчезнувшая с доски, означает смерть, а от каждого хода зависят миллионы долларов. Игра, в которой Йорк-Сквер был доской с замками в каждом углу. Уолт — пешка, замки — ладьи. А остальные фигуры?
— Ну, конечно, — снова произнес вслух Эллери и снова виновато посмотрел на дверь отцовской комнаты, однако инспектор продолжал спать.
Королева — самая могущественная фигура — также присутствовала там, не зная, какой делать следующий ход. Как ужасно было видеть во сне ход, оставивший Энн исходящей кровью и ненавистью!
Рыцарь? Он тоже имеется — при мысли об этом Эллери почти улыбнулся. Сэр Персивал, рыцарь короля Артура, погубленный магией чародейки… Бесхитростный Парсифаль, ставший в конце концов стражем Святого Грааля… Как далеко можно зайти в этой циничной символике?
Но нет епископа… Только подверженный подобным ночным фантазиям может понимать, какой неуловимой может быть их мельчайшая деталь и как страстно можно желать ее найти.
Внезапно Эллери радостно хлопнул по кожаному подлокотнику кресла. Епископ есть, ибо в былые дни шахматного епископа именовали лучником. Ему приходилось видеть старинные шахматы, где эта фигура держала лук. Арчер![43]
Пешка, ладья, рыцарь, королева, епископ… А король?
Когда король в плену, игра окончена. Только так можно узнать, кто король.
Игрок на другой стороне…
Голова без лица… Эллери закрыл глаза и вновь увидел безумное движение шахматных фигур, меняющих головы, с ужасом вспоминая то мгновение, когда все головы оказались на своих местах. Даже безликая голова на момент обрела лицо, совпав с фигурой короля — лицо игрока на другой стороне. Он увидел его и забыл…
Эллери спрыгнул с кресла. Но его левая нога еще спала, и он покачнулся. Кресло стало вращаться. Эллери зацепил рукой кофейник и с трудом удержал его, не дав содержимому пролиться на ковер.
Тяжело дыша, он поставил кофейник на стол и попытался подняться снова. На сей раз действуя осторожно, вспоминая историю о двух быках, молодом и старом, заметивших стадо телок. «Давай подбежим к ним, и одна из них будет наша», — предложил молодой. «Нет, сынок, — с достоинством ответил старик, — давай подойдем, и нашими будут все».
Эллери стоял на правой ноге и тряс левой до тех пор, пока не ощутил в ней покалывание. Затем он, хромая, подошел к книжной полке и вынул оттуда Бартлетта,[44] стоявшего между Фаулером[45] и Роже.[46] С трудом найдя нужную цитату из Хаксли,[47] он заложил страницу указательным пальцем, вернулся к столу и начал читать при свете лампы:
«Шахматная доска — это целый мир, фигуры — его явления, правила игры — то, что мы называем законами природы. Игрок на другой стороне скрыт от нас. Мы знаем, что он всегда играет честно, справедливо и терпеливо…»
Эллери сердито захлопнул книгу. Вот к чему приводит погоня за аналогиями! Они, как иногда пули, попадают достаточно близко, чтобы напугать, но затем рикошетируют в постороннего! Он снова почувствовал, что слишком торопится, отложил в сторону «Знакомые цитаты» и задумался.
44
Бартлетт, Джон (1822–1905) — американский писатель, составитель справочника «Знаменитые цитаты».