Эллери пожал плечами.
— Без всякой определенной причины — просто из любопытства — я взглянул на дату рождения Натаниэла-младшего на мемориальной доске в Йорк-Парке. 20 апреля 1924 года. Знаешь, на какой праздник выпала эта дата? На Пасху! Постепенно уговорив себя, что должен унаследовать состояние Натаниэла-старшего, Уолт начал испытывать возмущение тем, что оно достанется не ему, а четырем кузенам. А последней каплей могло оказаться открытие, сделанное, когда он корпел над своими Библиями, что JHW — его собственные инициалы — составляют большую часть тетраграмматона. Когда часть превратилась в целое, очевидно, появился мистер Игрек. JHWH — Иегова — Яхве. Игрек. И тогда, — Эллери посмотрел на отца сквозь табачный дым, — Яхве приступил к отмщению.
Эллери поднялся, чтобы снова налить кофе себе и инспектору. После фантасмагории в номере 312 никто из них не пил ничего крепче кофе.
— Итак, Уолт, отождествивший себя с Нэтом-младшим и Господом Богом, задумался о Йорках из Йорк-Сквера, — вновь заговорил Эллери. — Они имели или скоро должны были получить очень многое, и этим многим по праву следовало владеть ему. Возможно, было оскорблено чувство справедливости Яхве. Многие вполне нормальные люди, не страдающие раздвоением личности, без колебаний заявили бы, что никто из Йорков не заслужил подобного богатства. Особенно Майра и Персивал, но и Роберт с Эмили тоже, хотя бы потому, что они понятия не имеют, как тратить такие деньги. Помнишь, Персивал говорил о них то же самое? Кстати, папа, он не подал жалобу в суд?
— Нет, — ответил инспектор. — Персивал превратился в святого. Он называет случившееся ошибкой и готов все простить и забыть.
— Прости, и воздастся тебе? — пробормотал Эллери.
— Признаю, — сухо промолвил старик, — что подобная мысль приходила в голову и мне. Расчет на ответное прощение. Перс может еще много раз начинать новую жизнь, но это всегда оставляет свой отпечаток.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что он простил и свою блондинку.
— Не может быть!
— Может! Зрелище было тошнотворное. Когда блондинка прочитала в газетах о попытке самоубийства, она пришла в тюрьму и торчала там, пока ее не пропустили только для того, чтобы от нее избавиться. Она залила слезами всю тюремную больницу, а Перс отечески похлопывал ее по плечу и говорил, что все в порядке и что он все понимает. — Старик поморщился. — Я бы с удовольствием посадил ее толстой задницей прямо на скамью подсудимых за то, что она явилась ко мне и наврала с три короба, как Перс признался ей, что уговорил Уолта сделать его грязное дело. Но тут я бессилен — ее показания даны не в суде и не под присягой.
— А откуда она узнала, что кто-то уговорил Уолта? Мы до этого дошли с трудом.
— Просто догадалась. У нее под копной крашеных волос имеются кое-какие мозги. Она ведь ночи не спала, думая о том, как свести счеты с Персом, который дал ей отставку.
— И теперь они будут жить счастливо?
— Снова угадал, — усмехнулся инспектор. — Только не с блондинкой.
— Значит, Перс успел найти себе новую куколку? — воскликнул Эллери.
— Ага. Я сам их познакомил. Подумал, что они сумеют помочь друг другу.
— Неужели это мисс Салливан?!
— Вот именно, мой мальчик, — улыбаясь, кивнул старик. — Держу пари, ты не знаешь, что в пригороде будет построен реабилитационный центр — самое большое из подобных учреждений с тех пор, как отец Дамьен[72] изобрел лепрозорий.
— А я держу пари, — усмехнулся в ответ Эллери, — что мисс Салливан приспособит для своих целей и Йорк-Сквер.
— Не стану спорить. Она получит его вместе с миссис Шривер, которая так очарована новым Персивалом Йорком, что готова следовать за ним в ад и обратно.
В ад и обратно…
Даже если не вспоминать о необъяснимых ужасах вроде раздвоения личности, бездны человеческого ума способны внушать страх. В важных ситуациях неожиданно находятся ключевые слова — происходит случайная встреча нужных ингредиентов.
Эллери молча сидел и думал, как в течение всего расследования этого безумного дела, когда он охотился за ответом, словно кошка за мышью, но не мог поймать, какая-то тайная сила пыталась привлечь его внимание.
Как давно это было, когда Энн Дру отказалась объяснить ему, почему щенка назвали Гоблин? Как близок он тогда был к разгадке! И ведь на любой стадии игры Том Арчер мог дать ему ответ, если бы у Эллери хватило ума задать вопрос.
В ад и обратно…
Гоблин — это домовой. Арчер из озорства назвал так собаку, потому что дьявол — противник Бога, а Гоб — Бог наоборот.
«Возможно, ожидать, что я об этом догадаюсь, слишком много даже для меня», — подумал Эллери и улыбнулся.
— Что ты сказал, папа? — переспросил он. — Я прослушал.
— Я сказал, что пришел конец твоей игры. Той, в которую ты не хотел играть.
— Пожалуй…
Казалось, все это произошло давным-давно с каким-то незнакомым тупицей, решившим, что он должен заняться чем-нибудь другим, потому что технический прогресс избавил его от противников. Какая чушь! Безумие или отклонение от нормы — особенно такое необычное, которым страдал Джон Хенри Уолт, — было вне юрисдикции компьютеров. Когда игроком на другой стороне овладевал дьявол, его противником должен был быть человек.
— Папа, — проговорил Эллери, — помнишь цитату из Хаксли? «Шахматная доска — это целый мир, фигуры — его явления, правила игры — то, что мы называем законами природы. Игрок на другой стороне…»
— Что? — спросил инспектор, в свою очередь пробуждаясь от грез.
— «Игрок на другой стороне скрыт от нас. Мы знаем, что он всегда играет честно, справедливо и терпеливо». Когда я впервые прочитал это, — Эллери нахмурился, — то не мог понять слов «честно, справедливо и терпеливо». Но теперь… Кто может судить о том, что честно и что справедливо? Ведь честность и справедливость не абсолютны, не так ли? Они зависят от времени и места, являясь функциями правил игры; я применяю их на пользу себе, а мой противник — себе. Поэтому я припомнил, что Хаксли говорит дальше.
— Ну и что же он говорит? — осведомился старик.
— «Но мы также знаем по горькому опыту, что он никогда не пропускает ошибки и не делает никакой скидки на неведение». Это напоминает мне слова из письма французского поэта Рембо[73] другу: «Je est un autre». Не «je suis», обрати внимание. «Je est un autre»[74] — «Я есть кто-то другой». Похоже на фразу из Джоэла Чандлера Харриса,[75] пока не произносишь ее вслух. Тогда она внезапно начинает звучать иначе: «Я… есть кто-то другой?»
Но для старика это было чересчур, и он перестал слушать.
— Потом, — размышлял вслух Эллери, — я наткнулся на интерпретацию Арчибалдом Мак-Лишем[76] фразы Рембо. Мак-Лиш видит ее смысл в том, что человек — не игрок, а игрушка. Не игрок, а игрушка… — повторил он, смакуя слова. — Не в бровь, а в глаз, верно?
«По горькому опыту», — думал инспектор, опуская веки, чтобы лучше представить себе шахматную доску и лежащие за ее пределами фигуры, которые вышли из игры: бронзовую мемориальную доску «в память о живом Натаниэле Йорке-младшем», сверкающую под опытными руками Уолта; размозженную голову, принадлежавшую Роберту Йорку; сельские мечты Эмили Йорк, брошенные в стальные челюсти подземки; розовые губы Майры Йорк, глотнувшие на ночь можжевеловки и сразу же искаженные агонией; наконец, словно находящегося в ином измерении короля, получившего шах и мат, изуродованного чудовищной жизнью и каким-то непостижимым образом счастливого… А всему виной отсутствие ласкового прикосновения, кусочка внимания, чайной ложки заботы в критический момент…
— «По горькому опыту…» — И инспектор Ричард Квин тяжело вздохнул.
72
Отец Дамьен (Жозеф де Вестер) (1840–1889) — бельгийский миссионер, заботившийся о прокаженных на острове Молокаи.
74
Est и suis (есть) — лицевые видоизменения глагола etre — быть (фр). Первый вариант употребляется в третьем лице, а второй — в первом (аналогично английскому is и am). В русском языке он обычно опускается.