Он писал губернатору:
«Наводить порядок в Сан-Пабло рано, время еще не пришло. Город „гуляет“. Для того чтобы усмирить буянов, понадобилось бы не менее тридцати разборок, во время которых погибнет много хороших людей. Примерно через месяц наступит похмелье, и когда у них начнет как следует болеть голова, я начну сажать, кого нужно, за решетку и наведу порядок с такой быстротой, что у этих смутьянов просто закружится голова. Именно это я собираюсь сделать, о чем и сообщаю.
А сейчас, как мне кажется, лучше всего повременить и дать им возможность повариться в собственном соку. Сейчас у меня две, а то и три тысячи парней, которые любят поиграться оружием, непрерывно пьют и, дай им только повод, тут же превратятся в разъяренную толпу и с удовольствием линчуют своего шерифа.
Дайте мне время, позвольте поступать, как я считаю нужным. Я нечасто произвожу аресты, зато сажаю самых опасных, в основном настоящих убийц. Мелкая рыбешка пока гуляет на свободе. Они палят друг в друга, избавляя штат от расходов на пулю или веревку, а также на бесплатное содержание в тюрьме».
Таково было мнение шерифа, которое разделял и губернатор. Ему было известно, что корреспонденты газет были счастливы, что имеют возможность писать о таком прелестном и примитивном местечке, как Сан-Пабло. Пройдет еще немало недель, прежде чем они обрушатся на власти штата за попустительство.
Таково было положение вещей. Шерифу же с каждым днем становилось все страшнее. И с каждым днем жители города все больше убеждались, что стоит им расправиться с шерифом, как они тут же окажутся лицом к лицу со стоглавым чудовищем — законом. Кроме того, шериф понимал, что за его спиной стоит законопослушное население Сан-Пабло, не слишком многочисленное, но всегда готовое оказать ему поддержку. И даже головорезы-одиночки, промышляющие с помощью оружия вокруг границы, начинали инстинктивно понимать, что они бессильны против организованных действий большой массы людей, которые решили безоговорочно подчиниться руководству властей, — совершенно так же, как дикари, дивясь дисциплинированному войску, одновременно презирают его и боятся.
Именно в этот период карьеры шерифа Майка Нолана к нему в контору явился незнакомец чуть выше среднего роста; однако он был так хорошо сложен и все его поведение было исполнено такого достоинства, что он производил впечатление человека рослого, пока рядом с ним не становился кто-то по-настоящему высокий. У него были выразительные серые глаза, очень светлые брови и ресницы.
Шериф посмотрел на него с удивлением, которое было вызвано не внешностью незнакомца, а тем фактом, что ему вообще удалось оказаться в Сан-Пабло и благополучно проехать по его шумным улицам, где шатались буйные толпы пьяных гуляк. Шериф просто не мог понять, как это могло произойти. Его привело в изумление и то, что с десяток хулиганов, которые постоянно отирались вокруг его дома и офиса, не воспользовались возможностью отпустить в адрес незнакомца пару-другую язвительных замечаний. Ибо даже сам шериф, манеры которого были безукоризненны с точки зрения кодекса Запада, чувствовал, что его губы невольно складываются в улыбку.
Улыбка, однако, так и не появилась. В облике вошедшего человека было что-то такое, что этому помешало. Свой хлыст он держал в руках так, словно это был не хлыст, а скипетр. Голову он нес так высоко и горделиво, словно был хозяином всего городка Сан-Пабло и словно весь дом шерифа со всем, что в нем находилось, тоже принадлежал ему. Вот так вошел этот незнакомец к шерифу Майку Нолану.
Стоя в дверях, незнакомец снял белый шелковый платок, который был повязан вокруг шеи, встряхнул его, аккуратно сложил и спрятал в карман. Затем снял шляпу, вытер лоб другим платком, несколькими ловкими округлыми движениями отряхнул пыль со своего платья и только тогда предстал перед шерифом Ноланом.
Шериф с изумлением увидел перед собой человека, по виду которого никак нельзя было сказать, что он долгие часы провел под палящим солнцем. Все в нем говорило об изяществе, а сапоги были начищены и зеркально блестели до такой степени, что, глядя в них, можно было бриться. Самым же удивительным оказалось то, что, когда он снял шляпу, волосы его не были спутаны и растрепаны и не мокры от пота после долгого пребывания в седле, а, напротив, аккуратно причесаны и разделены безукоризненным пробором. И в то же время лошадь у коновязи, на которой приехал этот странный человек, вся была покрыта красной пылью Юджина и серой грязью остальных миль долгого пути. Эти детали, на описание которых ушло столько времени, шериф заметил, бросив лишь один взгляд, на который не потребовалось и секунды. После этого он указал пришедшему на стул.