На студии было тихо. Ларри Леви уехал на всю неделю кататься на лыжах в Оленью долину, и в его кабинете шел ремонт. Старые бамбуковые обои были содраны, серое ковровое покрытие снято. Гриффин заглянул в кабинет, когда покрасили стены – в бледно-персиковый цвет. Маляр прикладывал к стене наволочку. Она была практически одного цвета со стеной.
– Что скажете? – очень серьезно спросил маляр у Гриффина.
– О чем? – не понял вопроса тот.
– Это наволочка хозяина, он хотел, чтобы мы подобрали такой же оттенок. Получилось?
– Выглядит красиво. А что будет на полу?
– Слышал, он хочет что-нибудь красное.
Гриффин рассказал про наволочку Джан, и на следующий день за завтраком в «Поло-Лаунж» Левисон рассказал о ней Гриффину.
– Я долго не мог оформить свой кабинет, – сказал Левисон. – Всегда боялся сглаза. Хотел, чтобы помещение было деловым, ничего личного или оптимистического. Понимаете, о чем я? Даже если я никогда не стал бы вешать плакаты дома и мог бы раскошелиться на парочку картин, в кабинете я бы все равно повесил плакаты.
– Значит, у Ларри Леви другой стиль. Что касается меня, я где-то посередине.
– Ну, вам-то по душе стиль юго-запада.[21] Немного нарочито, но вы парень крутой, выдержите.
– Хотите сказать, Ларри Леви не выдержит?
– Хочу сказать, дело в наволочке. Можете выражать свою индивидуальность, как вам угодно. Он спросил, не против ли я, если он переделает кабинет. Я сказал ему, что если хоть одна из его картин будет удачной, я построю ему Тадж-МахЛеви.[22] Гриффин, если ему нравится цвет, можно отрезать кусок материи и принести. Не нести же наволочку. Этот парень не с того начинает.
– Он не хотел портить наволочку.
– Только этого не надо.
– Другого способа я не знаю, – сказал Гриффин.
– А я знаю.
– Если хотите, чтобы Ларри Леви расшевелил нас всех, придется мириться с его стилем. Мне кажется, он поступает правильно. Вокруг одни серые или пастельные тона. Он выбрал красный. Не знаю, стратегический это выбор или эстетический, но это смело.
– Он и должен быть смелым.
Гриффин наблюдал за тем, как смотрит на него Левисон. О чем он думал? Гриффин вел себя как настоящий игрок в команде. Означало ли его уважительное отношение к эксцентричности Леви, что он готов остаться с Леви, если Левисону придется уйти? Гриффин видел, что Левисон жалел вырвавшегося раздражения, которое было лишь прикрытием его собственного страха перед новым игроком.
Гриффин подумал, что все это слишком сложно. Его снова охватила ненависть к Автору, который, наверное, полагает, что мы тут сидим и гладим друг друга по головке. Или если приходится вонзать в кого-то кинжал, то это доставляет радость ритуального убийства как убийце, так и жертве. Гриффину хотелось схватить Автора и провести его лицом по грубой бетонной стене. Ему хотелось сказать ему: «Как ты смеешь путать меня своим жалким покушением, когда имеешь дело с убийцей». Ему хотелось видеть, как Автор умирает в шахте лифта. Ему хотелось склониться над ним с огромным револьвером и спросить, понимает ли он теперь, когда игра зашла так далеко, разницу между стратегией и хорошим вкусом. Понимал ли Автор, что для Ларри Леви вкус – лишь стратегический прием?
В офисе его ждало сообщение, что звонила Джун Меркатор. Что он ей скажет? Что ей было нужно? Конечно, она звонит поблагодарить, что он пришел на похороны. Прошло десять дней. Он извинится, что пришлось уйти раньше, но он опаздывал на совещание. Он знал: она поймет.
Он перезвонил ей. К телефону подошел мужчина. По голосу – пожилой, под восемьдесят. Отец? Дядя? Ее или Кахане? Джун взяла трубку и попросила Гриффина подождать, пока она перейдет к аппарату в другой комнате. Он слышал, как она передала трубку пожилому мужчине, а потом – звук ее шагов. Стук каблучков по деревянному полу. Странно: дома – и на высоких каблуках. Почему не в чем-нибудь более домашнем? Из-за траура? Может быть, они были у юриста, где зачитывалось завещание? Вряд ли. Неудавшиеся писатели не оставляют завещаний. Кому нужны их древние стереосистемы, маленькие телевизоры, коллекции пластинок, четко отражающие года густые и года пустые. И еще старые университетские учебники с номером комнаты в общежитии, нацарапанным на форзаце.
– Извините, – сказала Джун Меркатор, и было слышно, как положили трубку другого телефона. Гриффин точно знал, что она была одна в комнате с закрытой дверью; может быть, даже прилегла на диван или на кровать. Ему бы хотелось, чтобы она лежала. – Я вас видела на похоронах.