Поверила ли она ему? Он нуждался в сочувствии, а страх перед самолетами вызывал необъяснимую тревогу, похожую на ту, которую он сейчас ощущал; поэтому если он расскажет ей о своей фобии, она сможет его успокоить; и хотя причина его страданий кроется в другом, она сможет их облегчить. Он украдет ее сочувствие.
– И что именно ты чувствуешь? На что это похоже?
– На неудачный трип.
– Я никогда не принимала кислоты.
– Ну, ничего забавного в этом нет.
– Давай-ка расскажи.
Я никогда не любил ловить глюки.
Он начал рассказывать о печальном случае, который с ним произошел, когда он заканчивал школу. Это был действительный случай. Слава богу, ему не пришлось расписывать, как он боится летать, и не нужно было говорить, что сейчас он боится всех, поскольку уверен, что в любой момент их обоих могут арестовать за убийство ее любовника.
Бортпроводники принесли еще напитки и еду, а потом горячие полотенца. Гриффин точно описал Джун, что он чувствует, не раскрыв причины. Промокая лицо горячим полотенцем, Гриффин рассказал, что когда закидывался, всегда испытывал благодарность за проявление доброты и искал такие проявления повсюду, причем любое, даже самое незначительное, принималось как знак Божьего милосердия. Поэтому посещение кафе-мороженого превращалось в чудо, когда девушка за стойкой предлагала ему попробовать разные сорта мороженого.
– Но в этом нет ничего необычного. Они всегда так делают, – сказала Джун.
– Правильно, но когда ты в эйфории, обычные вещи приобретают исключительный вес и все кажется частью божественного провидения.
– Ну а если трип неудачный? Повсюду видишь дьявола?
– Да, – сказал он.
Она взяла его руку и поцеловала ее. Уже видны были деревья. Они приземлялись в Пуэрто-Вальярта.
Гриффину нравилось выходить из самолета в тропиках. Ему нравилось, что к самолету подкатывали трап; нравились пассажиры, которые бежали по бетонированной площадке, в новых солнечных очках, спеша первыми попасть в прохладу зала, где нужно было долго ждать прибытия багажа; нравились смуглокожие рабочие и нравилась атмосфера, в которой сочетались беспечность и полицейский террор. Повсюду были люди в военной форме, некоторые с автоматами, но страх Гриффина почти рассеялся благодаря нежной заботе Джун. Может быть, кошмар закончился? А может быть, все еще продолжается и это только ложное облегчение? Не рухнет ли он в номере отеля совершенно без сил?
Пока они ждали багаж, ему показалось, что за ним следит таможенник. Таможенник, расположившийся у выхода из зала получения багажа, не скрывал, что смотрит именно на Гриффина. Было почти двенадцать часов, одиннадцать в Лос-Анджелесе; у Сьюзен Эйвери было время позвонить Джан, выяснить, где Гриффин, и позвонить… позвонить куда? В ФБР? В Министерство финансов? Конечно, должен быть отдел, который работал с местными отделениями полиции, но вряд ли они могли вычислить его так быстро. Считался ли он настолько опасным, чтобы принимать такие спешные меры? Маловероятно. Если только не был получен ордер на его арест. Если бы суд выдал ордер на арест, тогда, возможно, мексиканцы могли быть оповещены в течение часа. Найти его было легко. Джан знала номер рейса, а аэропорт был маленьким. Джун сняла свой чемодан с конвейера, и они встали в очередь к окошку паспортного контроля. Их направили в другую сторону от таможенника, который пристально на него смотрел. Он был позади Гриффина, когда проверяли их багаж и паспорта. Когда их пропустили, Гриффин обернулся, но таможенник исчез.
По дороге в отель Джун разговаривала по-испански с водителем такси. Она говорила по-испански так же хорошо, как Дэвид Кахане – по-японски, свободно и не стесняясь акцента. Когда водитель замолчал, чтобы сосредоточиться на дороге, Гриффин спросил, о чем они говорили. Оказалось – о политике. Джун показала Гриффину надпись на стене, касающуюся одного из кандидатов. Гриффин завидовал ее любовнику, а теперь завидовал ей. Его беспокоило, что он не говорил ни на каком иностранном языке, и ему было стыдно, что он ничего не знал о политической жизни Мексики. Неожиданно оказалось, что знание политической обстановки в Мексике было самой важной информацией, которой только мог обладать человек. Без глубокого понимания политической истории этой страны Гриффин казался себе необразованным варваром.
– Ты знаешь другие языки? – спросил Гриффин.
– Французский и немного японский.
– Где ты их выучила?
– Французский и испанский в школе, а японский в колледже. Я провела один семестр в Киото. Там я познакомилась с Дэвидом. Дэвид прекрасно говорил по-японски.