Но вороны в полном составе зловредно покинули центральную площадь Хямменлинны, и некому было привести меня в чувство. Нужно действовать самому. Муха завершил свою речь, достал из кобуры гигантскую пушку и прицелился в меня. Ему на помощь из машин вылезли десять местных мусоров. Они перекрикивались по-фински, и я ничего не понимал.
На беду или на счастье — поди разберись — из собора поблизости повалили люди с Рождественской службы. Веселые и наивные. Словно ослепли и перли прямо на нас. И тут я сообразил, что стрелять не станут, боясь промахнуться и попасть в народ. Поэтому я побежал. От души побежал. Резво. К собору.
Видимо, полицейские тут же начали преследование: наиболее чувствительные финские барышни повизгивали мне навстречу — значит, за мной гнались пособники Мухачова. Но я не оборачивался. Я примчался в собор, с разбегу больно зацепившись плечом за дверной косяк. Там внутри уже никого не оказалось. Только розовощекая мамаша с тремя соломенными детишками выслушивала болтовню старушки в кружевной шали-накидке.
Мамашу трогать нельзя — ей же скоро укладывать спать ребятню! Правда, в моей ситуации стоило наплевать на жалостливость с самой высокой финской колокольни. И к тому же эти кружевные старушки уже окончательно заколебали, но выбора нет. Ладно, придется брать в заложницы старушку — старушку не жалко.
Я схватил ее за шею и потащил в конец собора. Полицейские в тот же момент забежали внутрь, и Мухачов снова стал через громкоговоритель засылать угрозы. Тогда я достал из кармана мобилу, жестко ткнул в спину старушке и крикнул, что пристрелю ее, если они приблизятся. Короче, взял на понт. Это же Европа — здесь жизнь человека чего-то стоит. Они не решатся напасть. По крайней мере сразу. Пока примут решение, я успею набрать Надеждина.
Кое-как укрывшись за тщедушным телом старушки от многочисленных разнокалиберных стволов, я стал набирать номер. Цифры путались в голове, не было никакой уверенности в том, что они те же самые, как на географическом столбе. А выйти со старушкой и проверять — совсем стремно. Но, кажется, все верно: 960-65-70. Елки-палки, что-то не соединяет… Блин, код Москвы забыл набрать. Какой там? 095. Да, все верно! Соединилось!! Пара гудков — и сработало.
«Это вселенная профессора Надеждина. У вас одна минута, чтобы сказать все самое важное». И дежурный пип автоответчика.
Фрагмент 88. Миру мир за 60 секунд.
Я должен говорить. Но я, блин, не оратор! А тут еще под пушками надо убеждать отчаявшегося человека, что он не должен…
«Профессор! Вы меня не знаете — мы не знакомы… Совсем, — зачем-то добавил я и ужаснулся, что потерял две секунды, поэтому дальше припустил бессвязной скороговоркой: — Мы не знакомы, но я читал в Амстердаме вашу книжку. Вообще-то я не готовился говорить. Тут меня берет полиция. В Хямменлинне. Где вы должны были встретиться с профессором Флаем. Меня сейчас, наверное, пристрелят. Я хотел узнать, как закончится молодежный чемпионат мира. Чтобы сделать ставку. В конторе. На тотализаторе. То есть я хотел, чтобы вы сделали мне маленькую «черную дыру», заглянули в нее и посмотрели, что будет на чемпионате мира. Там же есть информация обо всем, правильно? Но до меня только сейчас дошло, что вы собираетесь нас всех туда засунуть. Я понимаю, что вы сейчас один. И вам грустно. Я согласен с вами, мир — дерьмо… Но он… хорошее дерьмо. То есть в нем много хорошего. — Кружевная старушка нетерпеливо заелозила в моих руках. — Он исправится. Не надо его в «черную дыру». Все изменится к лучшему — и для меня, и для вас. Не бойтесь проиграть спор. — И тут меня прошпилила
идея. — У вас в любом случае есть время подумать. Есть же еще православное Рождество седьмого января. Вы же не уточняли в споре с профессором Флаем, в какой Сочельник предоставите окончательное доказательство. Подумайте! Может, не стоит? Может…»
Жестокий и злобный пип остановил бреющий полет моей хилой фантазии, и я разжал объятия. Старушка с повизгиваниями и, как мне показалось, с похрюкиваниями улепетнула к полицейским. Я остался один. Может, Надеждин сделает свою «черную дыру» даже раньше, чем полицейские выстрелят в меня или наденут наручники. Но время шло, «черная дыра» никак не засасывала, а полицейские приближались осторожными шагами.
Мухачов спрятал оружие и ожесточенно размахивал бумагами, как в советских фильмах сдающийся фашист судорожно полощет белым флагом. Я пригляделся и вспомнил, что это контракт, который я подмахнул на даче под гипнозом «MAGICa».
— Я продал «купер» и все верну. Чуть позже! Квартиру продам…
На меня надели наручники.
Фрагмент 89. Друзья познаются в тюрьме.
Клипа оказался другом. Неожиданно. Он нашел меня. То ли через Арханова, то ли еще как-то. Они состыковались с Архановым, и тот сказал, что по его линии ко мне уже нет никаких претензий. И, кажется, через Арханова Клипа обнаружил меня в следственном изоляторе Хельсинки. А может, просто позвонил на мобилу — она не была отключена, и ему здесь объяснили,
что со мной случилось. Как бы то ни было, Клипа заявил, что он в ближайшее время подъедет ко мне на помощь и наймет адвоката. У меня ведь не было оружия, никто особо не пострадал, кроме нервной кружевной старушки. Все происшедшее можно считать прискорбным недоразумением.
Я до сих пор не способен понять, чего на меня взъелась финская полиция? Почему они приехали меня арестовывать? Аж на трех машинах. Как они вообще выследили меня в Хямменлинне? Это, наверное, Мухачов или его двойник замутили интригу: что я убежал из страны, чтобы не платить долг. И еще нарушил подписку о невыезде. Могли бы, в конце концов, дать какие-то объяснения. А то я тут мучаюсь в сомнениях. Впрочем, не только из-за этого… Да нет, вообще не из-за этого. Конечно, не из-за этого.
Я все-таки опасаюсь, что профессор Надеждин не послушается меня и вот-вот в отчаянии запустит свою экспериментальную машину. Как и обещал — в Сочельник. То есть через несколько дней. Не хотелось бы, конечно. Мир, какой он есть, не так уж плох. И мир этот висит на единственном, пока еще не потерявшем чувствительность пальце Надеждина. На указательном пальце.
Фрагмент 90. Вход в эмпирей.
Иногда я не нахожу себе места от отчаяния: побегаю-побегаю по камере, а потом начинаю записывать все, что случилось за последний год, пытаюсь таким образом оправдаться перед судом. Покажу всю эту историю в систематизированном, обобщенном виде. Но сами видите, какая галиматья получается. Поразительно другое, что в камере-одиночке всплывают все, абсолютно все детали происшедшего со мной. И разом! Удивительная прозрачность. Я бы никогда не поверил, что обычный человеческий мозг способен все это зафиксировать.
И еще… За те дни, что я провел в финской камере, я, кажется, перестал так уж отчаянно бояться космического катаклизма. Да, точно — вот уже два дня как совсем перестал. Может, ничего кошмарного и не произойдет. Может, наоборот… Может, тогда, как и предположил профессор в своей книжке, Земля не исчезнет в пустой «черной дыре», а непостижимым образом перетечет в «белую дыру», где сохранится и восстановится информация обо всей цивилизации, информация в ее полном и идеальном виде. В лучшем виде!
Ко мне не будет никаких претензий у полиции, родители окажутся рядом со мной. Не станет «Вертепа», вытянутых плазм, «линий» и ставок между таймами, потому что не будет таймов. И времени вообще не будет. Так ведь описывал Надеждин?
Там посреди пахнущей клевером и пчелами лужайки, раскинувшись в сибаритском гамаке, апостол Иоанн будет писать совсем не страшные, а наоборот, юмористические книжки. Будет их писать, мечтательно засовывая после удачных предложений кончик ручки в уголок по-детски капризного рта.
И парень с Елисейских Полей там тоже будет. Со своим театриком. Даже не с театриком, а с целым театрищем — сцена метров десять. И на открытом воздухе. Зрителей набилась целая поляна. И на больших холмах вокруг — тоже зрители. В основном подростки под предводительством команданте Че.