— Что такое Состязание, Одд? В двадцати пяти словах?
— Слова тебе не помогут, Август. Вот нотация.
На экране замелькал каскад математических символов, быстрее, нежели мои глаза успевали что-то уловить. Однако нечто внутри меня успевало. Стрижающая грамматика ухватила логику, проглотила ее, переварила и погрузилась в размышления. В моем животе словно поселился маленький лохматый зверек, сытый и задумчивый.
— Гипотеза Судного дня, — пробормотал я, уцепившись за одну из нитей.
— В частности, — отозвалась машина. — Динозавры! Бзззт! Неправильный ответ, покиньте доску. Хомо сап? Колесо вращается. Вероятности не слишком велики. Но глянь-ка, у каждого Облака Непознанного серебристое подбрюшье!
— Прекрати нести свое оракульское дерьмо! — в коридор выглянула учительница, услышала меня, нахмурилась и покачала головой. Я проигнорировал ее. Я понимал, что это глупо, но все равно угрожающе раскрыл правую ладонь перед экраном. Возникшая на нем карикатурная ухмыляющаяся физиономия Альфреда Э. Ньюмана [38] в притворном ужасе зажмурилась. Мне же было не до смеха. — Мои родители живы?
— Можно сказать и так. Будет и на их улице праздник.
— Твою мать! — я взбешенно ударил кулаком по клавиатуре, и она развалилась пополам.
— Не порть другим удовольствие, — надулся Одд. — Ты и так знаешь, что делать.
Экран вспыхнул и погас.
Еще мгновение я не шевелился. На задворках моего сознания кипела нотация. Ох. Ну конечно.
— Веди меня к Мириам! — приказал я операционной системе.
Девятнадцать
Полностью обнаженный, если не считать белого мясницкого фартука, загорелый под светом ультрафиолетовых ламп, упруго подпрыгивающий в легкой гравитации этой далекой-предалекой параллели — мира динозавров, не потревоженного назойливыми людьми с их извращенным разумом — Марчмэйн Зайбэк готовил своих родителей к операции.
— Теперь в любую минуту! — промурлыкал он. Женщина, называвшая себя Мириам, уставилась на него с непередаваемым ужасом, ее рот закрывала анастезирующая маска, дрожащие конечности были пристегнуты к столу ремнями. На соседнем столе муж женщины Ицхак бешено вращал глазами, его грудь бурно вздымалась, из-под маски вырывалось приглушенное рычание. Марчмэйн старался не обращать внимания на эти звуки, разглядывая виды далекого космоса.
За фальшивым окном не сияли светила мира динозавров — только межзвездная темнота. Которая соответствовала реальности — яркое освещение станции заставляло зрачки сокращаться. Однако, в полумиллионе километров виднелось искрящееся кольцо фиолетовых огней, вращающихся вокруг конденсированного объекта. Звезда Ксон излучала потоки электронов, нейтрино — и, особенно, фотино. В реальности — во всех реальностях — эта штуковина была умопомрачительно огромной, состояла из семейства Икс-частиц, таких плотных, что каждый Ксон равнялся примерно ста квадриллионам протонов, и балансировала на самом краю падения в черную дыру.
Мерзкая штуковина, сжавшаяся в сферу диаметром двадцать сантиметров и крутящаяся с умопомрачительной скоростью, превращала целую звезду в скопление элементарной материи, которой не существовало ни в одном из космосов с тех самых пор, как они разошлись в первые мгновения после Большого взрыва. Фыркнув, Марчмэйн покачал головой. И которой больше никогда не будет существовать в этой — или любой другой — вселенной, обладающей ощутимой силой расширения, отрывающей все, что угодно, от всего остального… разве только, каким-то чудесным образом, она возникнет прямо здесь, в этом средоточии, пронизывающем все вселенные Тегмарка данной параллели, где местные ограничительные законы физики запрещают эволюцию и существование разумной жизни. Марчмэйн поднял руку, сжимавшую яркий титановый скальпель, и посмотрел на серебристые иероглифы Ксон-вещества в своей ладони. Симпатично. Каждая крошечная, напряженная, вибрирующая Икс-частица была массивней десятка кровяных клеток и живее их, она удерживалась от катастрофического схлопывания только благодаря собственной уловленной лямбда-экспазионной поверхности.
А вот на фальшивых мониторах, замеченных Джан, разворачивалась совсем иная история. Увеличенная, раскрашенная в кричащие цвета, звезда Ксон кипела, точно выпячивание Гилбертова пространства, каковым она, собственно говоря, и являлась.
Это было великолепное, зловещее, яростное зрелище. «Пусть Деций сколько влезет таращится на рождение новой точки Омега, — удовлетворенно подумал Марчмэйн, — мне же достанется сей чудесный артефакт, ужасный конструкт, придуманный проклятыми Строителями Состязания, чтобы искалечить нас, заглушить наш голос, выколоть нам глаза, поставленный на тот случай, если мы вырвемся вперед и захотим перевернуть стол и переиграть Состязание в угоду собственным чаяниям».