Миссис Эбботт с изумлением воззрилась на меня:
— Август! Твоя тетя думала, что ты появишься не раньше, чем через неделю!
— Вы, кстати, случаем, не знаете, где она? Ах, извините, входите, пожалуйста, — я посторонился и закрыл за ней дверь, издавшую при этом гулкий, успокаивающий звук — точнее, который являлся бы таковым, если бы Тэнзи находилась по нужную ее сторону.
— А что, она уже ушла? Ну, сегодня ведь воскресенье, знаешь ли, быть может, она решила попробовать того нового священника из Сент-Бартоломью. Пастора Джулса. Говорят, он читает яростные проповеди, — миссис Эбботт лукаво подмигнула мне. — И в высшей степени привлекателен!
Я пожал плечами и отвел ее на кухню. Святые небеса, кажется, из душераздирающего триллера я вот-вот окажусь в романе Джейн Остин! Но нет, тетушка давно была истинным приверженцем религии. Когда я уезжал в пустоши, она посещала некий Храм теософского обновления и состояла в Братстве оккультной химии Энни Бисон. Я снабдил миссис Эбботт чашкой чая, потом забрал подпорченный завтрак из-под двери тетушкиной комнаты, по дороге проглотив на бекон, словно оголодавший енот. Церковная гипотеза выглядела не слишком правдоподобной. Да, тетушка могла проспать (ну, предположительно), поспешно одеться и не заправить постель (очень маловероятно), аккуратно поставив шлепанцы возле кровати. Но она была чрезвычайно пунктуальной особой, и я не верил, что тетушка способна выйти из дома без часов.
Просто чтобы убедиться наверняка, я прихватил ключи от машины, обогнул Сен-Барта, спустился вниз с холма и направился к границе с Вестгартом. В крохотной кирпичной церкви пахло цветами, воскресными одеждами и — слегка — ладаном. Преподобный был в ударе. Я стоял позади, пристально вглядываясь в толпу верующих, угнездившуюся на сверкающих деревянных скамьях. Когда я вошел, в мою сторону повернулись несколько седых голов, таких же древних, как тетушкина. Одна леди нахмурилась и, наклонившись, что-то шепотом прокудахтала своей соседке. Большую часть прихожан, однако, составляли люди помоложе, восхищенно внимавшие цветистому представлению преподобного Джулса. Миссис Эбботт не ошиблась. Он был высоким, безупречным в своих черных одеждах, с густой темной бородой, придававшей ему сходство с византийской иконой какого-нибудь чувственного святого. Что-то в его облике напомнило мне… я никак не мог уловить мысль и, переминаясь с ноги на ногу, продолжал разглядывать собрание. Ни следа Тэнзи.
— Этот мир не есть истинный, — говорил преподобный, пронзая меня ласковым взглядом и кивком головы указывая на свободную скамью. Я остался стоять, высматривая тетушку. Мое сердце упало. Ее определенно здесь не было. — Обратимся к Евангелию от Иоанна, глава семнадцатая, стих четырнадцатый: «мир ненавидел их, потому что они не от мира, и даже сам я не от мира», — могу поклясться, тут он поднял глаза и посмотрел прямо на меня. — Да, а вот глава восемнадцатая, стих двадцать третий: «Он сказал им: „Вы пришли снизу, я — сверху, вы от этого мира, я же — нет“», — о Боже, а что это было, если не лукавое подмигивание?
Слегка поеживаясь, я выскользнул обратно на солнечный свет, в теплый летний воздух. Мимо проехало несколько машин, в некоторых гремел хип-хоп, стиль, к которому я не питаю особой любви. Всегда был старомодным ребенком. Я быстро обследовал прилегающую к церкви территорию, но Тэнзи не лежала без сознания на травке. Когда я шел к машине, голоса внутри смутно, нестройно пели что-то о старом жестком кресте.
Миссис Эбботт с беспокойством поджидала меня на передней веранде. Казалось, она вот-вот заплачет.
— Не сомневаюсь, с ней все в порядке, — не слишком уверенно пообещал я. — Почему бы вам не прийти завтра и…
— Меня не будет до среды, — с упреком возразила она. Мне не следовало воспринимать ее помощь как нечто само собой разумеющееся. — Я прихожу по воскресеньям только ради этой дорогой одаренной леди, да благословит ее Господь. Но если что-то случи…
Похлопывая миссис Эбботт по плечу, я проводил ее на улицу.
— Я свяжусь с больницами и полицией, — уверил я озабоченную леди. — Должно быть, она просто отправилась погулять. И не могла уйти далеко.
— О Боже, Боже мой! — возопила дама и побрела в сторону трамвайной остановке на Хай-Стрит — на одной руке болтается огромная сумка, на голове — шляпа, к воспаленным глазам прижат носовой платочек.