Эл выключил радио.
— Ясно, нас потеряли, — заметил он с горечью. — Нас потеряли, и всем это по хрену. Знаете что? Я вполне могу стать Гленном Миллером семидесятых. Как вам это нравится?
Ночь на воскресенье выдалась просто ужасной. Нино кричал и метался так, что никто не мог спать. Вдобавок ко всему перед рассветом начался дождь. Сильный ливень ледяными брызгами влетал в разбитые иллюминаторы.
— За те два дня, что мы здесь, над нами пролетел всего один самолет, — сказала Даллас. — Не думаю, что нас кто-нибудь ищет, во всяком случае, здесь. Нам надо попытаться выбраться самим.
Эл сдержанно рассмеялся.
— Ты это всерьез?
— Конечно. Мы все умрем, если останемся здесь.
— Почему ты так уверена?
— Я же уже рассказывала. Я не получила хорошего образования, но все, что я знаю, касается выживания. Нам надо найти воду — реку. Если нам это удастся, мы пойдем вниз по течению и рано или поздно выйдем к людям. Мы скоро начнем слабеть, значит, нам нужно отправляться как можно быстрее.
— Как насчет остальных?
— Мы найдем людей и пошлем их к ним сюда на помощь.
— Невозможно, Эта компания здесь в одиночестве не протянет и пяти минут.
Она вздохнула.
— Это с каких же пор ты стал думать о других?
— С той поры, как нашел тебя.
Утром дождь усилился.
— Блин, всегда ненавидел утро понедельника, — пожаловался Берни, когда Даллас перебинтовывала его рану. Она выглядела прилично, начинала затягиваться.
Нога Кэти была в ужасающем состоянии, не могло быть сомнений в необходимости ампутации. Кэти так обессилела, что едва могла открыть глаза.
— Что нам делать? — прошептала Даллас Элу.
— Мы ничего сделать не можем. Даже если мы отрежем ногу, она все равно умрет.
— Но мы хотя бы попытаемся…
— И заставим ее еще больше страдать… во имя чего?
— Я знаю, что ты прав, но так ужасно чувствовать себя бессильной.
Он обнял ее и прижал к себе.
— Я тебя ждал тридцать восемь лет, не надо чувствовать себя бессильной. Ты внесла смысл в мою жизнь.
— Надолго ли? Еще неделю? Потому что, если мы будем сидеть здесь, нам на большее не приходится рассчитывать. Может быть, две, если повезет.
— Не могла бы ты ради разнообразия подумать о чем-нибудь приятном? Я все же хочу попытаться найти другую половину самолета.
— В такой ливень?
— Предположим, просто предположим, что там есть передатчик, который еще работает. Да и я уже извелся, сидючи здесь.
Он поцеловал ее и ушел.
Вторую половину самолета Эл нашел через три часа. К тому времени дождь стих. К самолету его привели стервятники — огромные птицы, кружащиеся над обломками, время от времени бросаясь вниз, чтобы добраться до того, что еще недавно было людьми.
Сильно пахло бензином и паленым мясом. Так сильно, что Элу было трудно дышать.
Он заставил себя приблизиться к самолету в надежде, что там можно что-то спасти. Разумеется, никакое радио такого пожара бы не выдержало, это было ясно. Но посмотреть стоило.
Нос самолета зарылся глубоко в землю. Эл обошел его, заглядывая в разбитые окна кабины пилотов. Его глазам предстало кошмарное зрелище. То, что когда-то было человеческой плотью, превратилось в кишащую массу червей, из которой торчали кости. Он отвернулся. Его вырвало. Вдруг он увидел огромную змею, ползущую между трупами. Тошнота опять подступила к горлу.
Даллас права. Все это чертовски безнадежно. Если только они сами не попытаются спастись, никто их не найдет. О них уже все забыли.
„Помните Эла Кинга?"
„А кто это?"
Дождь беспощадно проникал сквозь толщу деревьев, погружая самолет в озеро грязи. В середине дня он прекратился и выглянуло солнце. Скоро снова стало жарко. Влажные, полные испарений джунгли могли любого измотать в несколько минут.
Нино было совсем плохо. Он непрерывно кричал или стонал.
Кристина сидела около него на полу, пытаясь напоить его. Но все понимали, что он умирает и ничто его не спасет.
После того как Даллас убедила Эвана сменить одежду, он стал оживленнее и старался по мере сил помочь. Однако он, похоже, не сознавал, где они, и, обращаясь к Даллас, называл ее Нелли или мама. Но делал то, что она ему велела, а еще пара рук была как нельзя кстати. Разумеется, Даллас понимала, что он все еще в шоке, да и, ко всему прочему, его поразила своего рода амнезия, но по крайней мере он больше не сидел, скрючившись, в кресле.