– Чарли! – окликнула она повара. – Как там мой заказ?
Ей было очень одиноко. Она встала, подошла к стойке и уселась около кассы. Никто, кроме молодого итальянца, не обращал на нее внимания. А он прямо-таки глаз не сводил.
«Его зовут Джо, – вспомнила она. – А дальше?»
Вблизи она увидела, что он не так молод, как показалось вначале. Трудно было угадать возраст – мешала нервозность, с которой он держался, то и дело зачесывая волосы назад жесткими скрюченными пальцами.
«Очень непростой человек, – решила она. – Он как будто выдыхает смерть».
Джулиану это одновременно тревожило и привлекало. Старший водитель шепнул что-то на ухо итальянцу и тоже уставился на нее.
– Мисс, – произнес старший водитель, и оба мужчины напряглись, – вам известно, что это такое? – Он показал небольшую плоскую коробку.
– Да, – ответила Джулиана. – Нейлоновые чулки. Синтетическое волокно производится только картелем «ИГ Фарбен» в Нью-Йорке. Очень дефицитные и дорогие.
– Надо отдать немцам должное: монополия – не такая уж плохая штука. – Старший водитель положил коробочку перед своим спутником, и тот локтем придвинул ее к Джулиане.
– У вас есть машина? – спросил Джо, прихлебывая кофе.
Из кухни появился Чарли с полной тарелкой.
– Вы меня не подвезете? – Джулиану сверлили темные глаза Джо, и ей стало не по себе. – В мотель или еще куда. Лишь бы переночевать. Подбросите?
– Да, – ответила она. – У меня есть машина. Старый «Студебеккер».
Переведя взгляд с Джулианы на молодого водителя, повар молча поставил перед ней тарелку.
– Achtung, meine Damen und Herren,[34] – произнес динамик в конце прохода.
Мистер Бэйнс вздрогнул и открыл глаза. Справа в иллюминаторе, далеко внизу, плыла зелено-коричневая земля и морская синь. Тихий океан. Он понял, что ракета заходит на посадку. По-немецки, затем по-японски и наконец по-английски громкоговоритель попросил пассажиров не курить и не отстегиваться от кресел. До посадки осталось восемь минут, сообщил он.
Корабль накренился и затрясся – с ревом включились тормозные двигатели. Многие пассажиры испуганно заахали. Бэйнс улыбнулся, вызвав ответную улыбку молодого человека с коротко стриженными светлыми волосами, сидевшего через проход.
– Sie fürchten dass…[35] – заговорил молодой человек, но Бэйнс перебил его по-английски:
– Простите, я не говорю по-немецки. – Поймав вопросительный взгляд попутчика, он повторил то же самое по-немецки.
– Вы не немец? – с сильным акцентом спросил по-английски удивленный блондин.
– Швед, – ответил Бэйнс.
– Но ведь вы сели в Темпельхофе.[36]
– Да, я был в Германии по делам. Такой уж бизнес – приходится кочевать по разным странам.
В глазах немца мелькнуло недоверие: как человек, занимающийся международным бизнесом, летающий новейшими ракетами «Люфтганзы», может не знать немецкого?
– А чем вы занимаетесь, мистер Бэйнс? – поинтересовался он.
– Пластмассы. Полиэстеры. Искусственные смолы. Заменители обычного промышленного сырья, а не потребительские товары, понимаете?
– В Швеции делают пластмассы? – явно не поверил немец.
– Да, и превосходные. Если дадите адрес, я с удовольствием вышлю проспект нашей фирмы. – Мистер Бэйнс извлек авторучку и блокнот.
– Ну что вы! Не стоит раздаривать проспекты кому ни попадя. Я не коммерсант, а художник, Алекс Лотце. Не доводилось видеть мои картины? Они выставлялись на Континенте.
– К сожалению, я равнодушен к современной живописи, – сказал Бэйнс. – Мне нравятся довоенные кубисты и абстракционисты. Люблю, когда картина несет глубокий смысл, а не просто представляет идеал.
– Но ведь это и есть сверхзадача искусства, – возразил Лотце. – Возвышение духовного над чувственным. Ваш абстракционизм – это пережиток периода декаданса, духовного хаоса, он отражает процессы разложения общества, старой плутократии. Декадентов поддерживали еврейские капиталисты-миллионеры, опутавшие своими сетями весь мир. Те времена ушли, искусство стало иным, оно не может стоять на месте.
Бэйнс кивнул, глядя в иллюминатор.
– Вам случалось бывать в ТША? – спросил Лотце.