– Да, тут он дал маху, – кивнул Рейс.
– Не удивлюсь, если он едет сюда лечиться, – продолжал Пфердхоф. – В клинике Калифорнийского университета полно старых вояк из Японии. Здесь к их услугам немецкая хирургическая техника, которой на Родных островах днем с огнем не сыщешь. Конечно, сами они об этом не распространяются – патриотические чувства и все такое. Пожалуй, мы могли бы внедрить в университетскую больницу нашего человека, если Берлину так интересен этот японец.
Рейс кивнул. Возможно, старый генерал участвует в коммерческих спекуляциях. Сан-Франциско ими славится. Налаженные во время службы связи могут очень пригодиться в отставке. Но в шифровке не сказано, что генерал в запасе.
– Как только раздобудешь снимок, разошли копии нашим людям в гавани и аэропорту, – велел Рейс секретарю. – Возможно, он уже здесь. Сам знаешь, как в Берлине умеют канителиться. Если генерал уже в Сан-Франциско, Берлин придет в ярость – и нам влетит за то, что не перехватили японца, прежде чем получили на это приказ.
– Я зарегистрирую радиограмму, – сказал Пфердхоф. – Если возникнут вопросы, мы сможем указать точное время ее получения.
– Спасибо, – буркнул Рейс. Берлинские начальники – мастера перекладывать ответственность, а ему надоело быть мальчиком для битья. Сколько ж можно? – Да, подстраховаться не мешает. Пожалуй, стоит дать им ответ. Примерно такой: «Ваши указания запоздали. Объект уже прибыл. На данной стадии возможность перехвата исключительно мала». Сформулируй это как полагается и отправь. Понял?
Пфердхоф кивнул.
– Отправлю немедленно. И потребую квитанцию.
Секретарь вышел.
«Надо держать ухо востро, – подумал Рейс. – Не то, чего доброго, окажешься консулом у черномазой сволочи где-нибудь на острове возле Южной Африки. Возьмешь себе в любовницы черную “мамми”, и десять негритят будут называть тебя папочкой».
Он закурил египетскую сигарету «Саймон Арц-70» и аккуратно закрыл портсигар. Надеясь, что в ближайшее время его никто не потревожит, вытащил из портфеля книгу и раскрыл на закладке.
«Неужели когда-то он бродил по тихим улочкам, где неторопливо катили машины? Неужели то далекое воскресное утро в безмятежном Тиргартене не вымысел?.. Другая жизнь. Вкус мороженого – его уже никогда не ощутить. Теперь он радовался, когда удавалось поесть вареной крапивы.
– Боже! – кричал он. – Неужели они никогда не кончатся?
По городу шли огромные английские танки.
Еще одно здание – жилой дом, а может, магазин, или школа, или контора – отсюда было не разобрать, – вздрогнуло и превратилось в груду обломков. Под ними нашла могилу горстка бедолаг – и ни криков о помощи, ни предсмертных стонов. Гибель раскинула свои крылья над здоровыми, увечными и над мертвыми, от которых уже исходило зловоние. Смердящий, разлагающийся на глазах труп Берлина, беззвучно рассыпающиеся старинные башни, гордость города…
Мальчик взглянул на свои руки, серые от пепла. Все – живое и неживое – сгорело дотла. Все перемешано и отнято у него.
Так думал мальчик. Больше он ни о чем не мог думать, вернее, в этой сумятице, среди воплей и канонады, все мысли сводились к одному – к еде.
Шесть дней он не ел ничего, кроме крапивы. А теперь и ее не осталось – парк превратился в огромную воронку, на краю которой призрачно маячили человеческие силуэты: женщина со старушечьим платком на голове и пустой корзинкой под мышкой, однорукий инвалид с такими же пустыми, как и корзина, глазами. И девочка. Вскоре все они беззвучно растаяли среди пней и нагромождения стволов погибшей рощи, где прятался маленький Эрих.
А вереница танков все ползла и ползла.
– Неужели это не кончится? – спросил мальчик, ни к кому не обращаясь. – А если кончится, что тогда? Удастся ли нам наполнить желудки…»
– Барон, – раздался над ухом голос Пфердхофа, – ужасно не хочется вас отвлекать, но…
Рейс подпрыгнул как ужаленный и захлопнул книгу.
– Ничего, я слушаю!
«Ну и здорово мужик пишет! – восхитился он. – Совсем меня заморочил. Я ведь будто своими глазами увидел падение Берлина под ударом британцев. Брр! – Он поежился. – Удивительно все-таки, как сильно литература может действовать на психику. Даже бульварщина вроде этой “Саранчи”. Дураку ясно, почему ее запретили на германской территории. Я бы и сам запретил. Зря, конечно, я за нее взялся, но теперь делать нечего, нужно дочитать».
– В приемной моряки с немецкого корабля, – сообщил секретарь. – Пришли отметиться.
– Хорошо. – Рейс торопливо вышел.
В приемной сидели трое моряков в толстых серых свитерах, с густыми светлыми волосами и волевыми, слегка взволнованными лицами.