— Послушай-ка, я могу вести. Одна рюмка, ну, может быть, парочка, так стоит из-за этого поднимать такой шум? Брось-ка сейчас же свои глупости. — Он нажал на кнопку стартера, но ничего не произошло. — Заводись же, я кому говорю!
— Вы не вставили ключ, — ответил автомат.
— Ладно, — сдался он, испытывая чувство унижения. Возможно, машина все-таки права. Махнув рукой, он, вставил ключ. Заработал двигатель, но панель управления никак не хотела оживать. Ему стало ясно, что Рашмор-эффект неумолим. Продолжать пререкания было бессмысленно. — Как хочешь, вези сама, — произнес он, пытаясь, насколько это было еще возможно, сохранить достоинство. — Раз уж тебе так приспичило. Похоже, ты просто придираешься по мелочам — как всегда, когда я… когда я чувствую себя неважно.
Он переполз на заднее сиденье и улегся лицом вниз. Машина плавно оторвалась от мостовой и стала быстро набирать высоту, рассекая темноту ночного неба своими яркими сигнальными огнями. Боже, как мерзко он себя чувствовал! Головная боль была просто убийственной.
В мыслях он, как всегда, вернулся к Игре.
Почему же все-таки так препаршиво она закончилась? Виноват во всем Сильванус Энгст. Этот клоун, его шурин, или, вернее, его бывший шурин. Да, это именно так. Мне не следует об этом забывать. Я больше уже не женат на Фрэйе. Мы с Фрэйей проиграли, и потому наш брак распался, и мы начинаем все сначала, только теперь Фрэйя замужем за Клемом Гейнсом, а я вообще ни на ком не женат, потому что мне не удалось выбросить «тройку», во всяком случае, пока что.
Я выброшу «тройку» завтра, сказал он самому себе. А как только я это сделаю, им придется найти мне жену. В нашей группе я уже перепробовал со всеми.
Машина его ровно гудела, прокладывая маршрут над пустынями Центральной Калифорнии, заброшенными полями, покинутыми городами.
— Тебе это известно? — спросил он у машины. — То, что я был женат на всех женщинах нашей группы? И что мне до сих пор так и не улыбалась Удача? Значит, это, должно быть, моя вина. Верно?
— Ваша, — отвечала машина.
— Но если это и так, разве я виноват, если судить по большому счету? Это дело рук красных китайцев. Ух, как я их ненавижу! — Он, как бревно, лежал на заднем сиденье и краем глаза изредка посматривал на звезды сквозь прозрачный колпак машины. — А вот тебя я люблю. Ты у меня уже много лет. И тебе никогда износу не будет. — Он почувствовал, как глаза его наполнились слезами. — Правильно я говорю?
— Это зависит от тех профилактических мер, которые вы столь неуклонно соблюдаете.
— Интересно все-таки, что за женщину пригласят для меня?
— Интересно, — эхом отозвалась машина.
С какой другой группой его группа «Красавица-чернобурка» поддерживает наиболее тесные связи? Вероятно, с группой «Особое Соломенное Чучело».
«Как только доберусь к себе домой, в Беркли, — отметил про себя Пит, — тотчас же…» — и тут он вспомнил нечто совсем уж жуткое.
Он не может вернуться к себе домой в Беркли, потому что он потерял Беркли в сегодняшней Игре: Его выиграл у него Уолт Ремингтон, объявив блефом его ход на тридцать шестой квадрат. Вот поэтому-то весь этот вечер и стал таким мерзким.
— Меняй курс, — хрипло приказал он автомату. Пока что у него еще оставались права на большую часть Приморского Округа. Можно было остановиться там. — Мы направляемся в Сан-Рафаэль, — сказал он, принимая сидячее положение и неуверенно вытирая лоб.
Раздался мужской голос:
— Миссис Гейне?
Фрэйя не обернулась, продолжая расчесывать волосы. Похоже было на то, что голос принадлежал этому противному Биллу Кэлюмайну.
— Не хотите ли вернуться домой? — спросил голос, и только теперь до Фрэйи дошло, что это говорит ее новый муж, Клем Гейнс. — Вы ведь собираетесь домой, не так ли?
Клем Гейне, крупный, даже, пожалуй, слишком крупный мужчина, голубые глаза которого, подумала она, были похожи на разбитые стекла, приклеенные к глазницам, и притом довольно криво, пересек комнату для Игры, направляясь к ней. Ему явно льстило то, что, она стала его женой.
«Но это ненадолго, — подумала Фрэйя. — Если только, — мелькнула в ее голове шальная мысль, — к нам не снизойдет Удача».
Она продолжала расчесывать волосы, не обращая на него внимания. «Для женщины в возрасте ста четырех лет, — рассудила она оценивающе.
— выгляжу я весьма недурно. Но я не могу со всей ответственностью утверждать, что это моя заслуга. Никто из нас не может.
Сохранились мы, все мы, благодаря скорее отсутствию кое-чего, чем приобретению: у каждого из нас по достижению зрелого возраста удалены железы Хайнеса, и поэтому для нас процесс старения теперь совершенно незаметен».