— Мой муж — человек влиятельный, — сказала Сара. — На вашем месте я была бы поосторожнее.
— Это угроза?
— Просто предупреждаю вас: Донован не играет в игры.
— А вы? Как насчет вас?
— И я не играю.
Он дернул головой в сторону банкетного зала. Темные волосы упали ему на лоб.
— Меня этой комедией не проведешь. Вы и ваши добрые дела! На самом деле вам плевать на борьбу с неграмотностью. — Нэш опять посмотрел на нее — дерзким, сердитым, упорным взглядом. — По моим понятиям, существует два сорта людей, занимающихся добрыми делами. Одни делают это потому, что их жизнь пуста, а доброе дело дает им ощущение собственной значимости… — Возможно, он не так уж и слеп. — …а другие преследуют исключительно корыстные цели. Зарабатывают очки на выборах.
— Неужели никто не занимается этим, просто чтобы помочь нуждающимся?
— Только не такие люди, как вы.
Он уже не держал ее так крепко. И, похоже, исчерпал свой гнев. В его глазах светилось лишь неприкрытое любопытство. Он внимательно изучал ее лицо. Между черных бровей пролегла удивленная морщинка.
— Я вас не понимаю, — сказал Нэш. — Неужели дело того стоит? Спать с таким человеком, как Донован Айви, в обмен на безбедную жизнь? В обмен на джакузи и “Роллс-Ройс”? — Он коснулся бриллиантов у нее на шее. — За эту кучку блестящих камешков?
Сара обиделась. Почему она должна это терпеть — и от кого? Он ей чужой. Ей до него дела нет. Как он смеет ее упрекать? Это несправедливо.
Внутренний голос, которого она не слышала уже много лет, вдруг проснулся. В самом деле, почему она должна это терпеть? Разве для нее так много значит его мнение? Да и кто он вообще такой? Репортер желтой газетенки. Человек, зарабатывающий себе на жизнь клеветой. Причиняющий людям боль. Где-то в глубине ее души вспыхнул гнев. Он затлел, потом жарко разгорелся и взорвался.
— О да, — с вызовом сказала Сара, — дело того стоит.
Она могла бы сказать ему правду, но он все равно не поверил бы. Вместо этого Сара пустила в ход его собственное оружие, чтобы поквитаться.
— Хотите знать кое-что еще? — спросила она. Он вопросительно поднял брови.
— Я велела им убить вас.
Он замер, как изваяние. Она видела по лицу, что репортер пытается переварить эту новость. Ей даже показалось, что вот сейчас он схватит ее за горло и задушит.
И вдруг она поняла, что ей все равно.
Но он не сделал попытки ее задушить, и тогда она вздернула подбородок еще выше:
— Пустите меня.
Он отпустил.
Так резко, словно ее кожа обожгла ему ладони. Словно она была грязной. Зачумленной.
Так оно и было на самом деле. Она была грязной. Зачумленной.
Он попятился от нее прочь.
А потом скрылся за дверью.
Сара перевела дух, прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Ее все еще била внутренняя дрожь, когда она услыхала какое-то движение в дверях, за которым последовала вспышка и щелчок фотокамеры.
Ублюдок. Подлый ублюдок.
5
Маленькую, тесную проявочную комнату заполнял стойкий запах реактивов с металлическим привкусом. Нэш резиновым скребком удалил остатки воды с негатива и повесил пленку сушиться, зажав край прищепкой.
— Гениально! — воскликнул Харли, прикрепив гирьку к нижнему краю пленки и рассматривая проявленные негативы. — Вот этот кадр на полу в ванной… В нем есть такой… такой… Вот черт, слово забыл!
— Пафос? — подсказал Нэш.
— Точно, пафос. Или вот этот, где тебя зашивают. На лице у тебя прямо агония. Даже на негативе видно.
— Это и была агония, — сухо напомнил ему Нэш.
Разговор стих. Оба вглядывались в висящую полоску пленки. Наконец Харли сказал:
— Ты же понимаешь, мы не можем их использовать.
Нэш молчал. Он не был трусом, но не был и полным идиотом. Он не сможет одолеть Айви, если его убьют.
— Ты прав, — неохотно признал он. — Мы не можем их использовать. По крайней мере не сейчас.
Харли утвердительно хмыкнул в ответ, потом спросил:
— А как насчет вот этого?
Он указал на одинокий негатив, висевший отдельно, — единственный снимок на пленке, где все остальные кадры были просто черными.
Сара Айви. Стоит с закрытыми глазами, прислонившись к стене. Слегка запрокинутая голова и вздернутый подбородок придавали ей чертовски беззащитный вид. Чертовски невинный.
“Я велела им убить вас”.
В тот момент Нэш ей поверил. Но потом, когда его гнев остыл, он почувствовал в этих словах преувеличение, которое просто невозможно было проглотить. Сколько ни пытался, он не мог заставить себя поверить, что она такая бездушная.
И что из этого следует? Что он дурак. Что он разнюнился, потерял свою хватку.
Он все еще пристально всматривался в негатив. Все темное было светлым. Ее волосы. Ее платье. Ее глаза. Ее губы. Ему не терпелось увидеть проявленный снимок. Как только негатив просохнет, он сделает оттиск.
— Сохраним его, — сказал Нэш вслух. — Когда-нибудь пригодится.
Три дня спустя Нэш сидел перед экраном компьютера, задрав ноги на стол, балансируя клавиатурой у себя на коленях, и вводил в базу данных информацию о Саре Айви, которую Мейсон диктовал ему по телефону. Разговор шел вот уже несколько минут, и до сих пор частный детектив не сообщил ему ничего интересного. Неужели у этой женщины вообще нет никакой жизни? А может, у Мейсона притупился нюх?
— Раньше носила восьмой размер, теперь носит четвертый.
— И что, черт побери, это должно означать? — спросил Нэш, решив, что заносить эти данные в компьютер не стоит. Он печатал двумя пальцами, отыскивая каждую букву, и решил не тратить силы попусту.
— Ты просил разузнать все, что можно, о Саре Айви. Вот я и говорю то, что удалось нарыть.
— Ладно, ладно. — Нэшу не хотелось ссориться с одним из своих лучших информаторов.
— Раньше она покупала в огромных количествах шоколадное мороженое. Теперь отдает предпочтение крепким спиртным напиткам.
— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — простонал Нэш.
— Берет фильмы напрокат. Всякое старье. Мюзиклы и все такое прочее. По-моему, нет ничего на свете хуже старых мюзиклов.
Нэш засмеялся и сказал, что он того же мнения.
— Что еще у тебя есть?
— День рождения девятого января. Ей тридцать два года.
— Все это фуфло. Ты мне ничего существенного не сказал.
— Дай же мне договорить! У нее в зубах четыре пломбы. Покупки делает в основном по каталогам. Нэш испустил нетерпеливый вздох.
— В восемьдесят шестом году у нее был выкидыш.
Нэш выпрямился на стуле.
— Ну, это уже кое-что. — Зажав трубку между ухом и плечом, он начал печатать.
— После этого она несколько раз обращалась к врачу, и ей до сих пор выписывают сильнодействующие транквилизаторы и обезболивающие.
Руки Нэша замерли над клавиатурой.
— И что дальше?
— Похоже, у нее прямо-таки склонность ко всяким падениям и травмам. Несколько лет назад сломала руку. Потом было сотрясение мозга.
Нэш это напечатал.
— Она выросла на маленькой ферме в Висконсине. Всего двести акров [11]. Можно сказать, негде присесть пописать.
— Ну, это отчасти объясняет, чем ее так привлек Донован Айви, — заметил Нэш, занося данные в компьютер.
— Все связи с семьей оборваны.
— Теперь она стала важной птицей, что ей какие-то фермеры, — проворчал Нэш, вспомнив, с какой легкостью она повернулась к нему спиной в отеле “Ренессанс”.
— Может быть. — Мейсон помолчал. — Никаких друзей. Никого.
— Что еще?
— Это все.
— Все?
— Извини, но больше ничего наскрести не удалось.
— Ты же частный сыщик!
— А это значит, что в отличие от тебя я ничего не придумываю. А теперь как насчет приличных билетов на “Черных ястребов”?
— Ты не заслуживаешь никаких билетов! — возмутился Нэш.
— А ты не заслуживаешь такого друга, как я! — заорал Мейсон. — Вспомни, кто дал тебе наводку на самозваного проповедника, который выкачивал деньги из старушек? А как насчет бомбы, заложенной на мосту?