К счастью, в этот вечер у него было хорошее настроение, которое способствовало тому, чтобы он закрывал глаза на открытое отрицание мной его авторитета, и Клио лишь качал головой, хмыкая и выводя меня из ванной.
Даже не взглянув на платье, которое грек протянул мне, я схватила прохладную ткань и отвернулась. Какая радость, что он выбрал именно этот наряд: темно-синее кружево закрывало область декольте, и поднималось к шее красивым воротничком-стойкой. Зато длина этого «чуда» выглядела для меня более чем угрожающей, откровенно подчеркивая мое положение в этом доме.
Я вскинула на Клио несчастный взгляд, пытаясь за ним скрыть настоящую панику.
— Что будет, если я наклонюсь? — спросила я. — В мои планы, вероятно, не должно входить совращение твоего отца.
— В твои планы? — усмехнулся Кавьяр, приближаясь. — А ты ничего не перепутала, Летти? Твое мнение никого не интересует. Это платье выбирал я. Так что утри сопли и обувайся. Мы выходим.
Обнаружив у изножья кровати белую прямоугольную коробку и открыв ее, я нарочито медленно натянула бежевые туфли и выпрямилась.
— Так лучше, господин? — спросила я немного сорвавшимся голосом; горечь душила меня, я все никак не могла понять, правда ли я не в США, правда ли в плену.
Грек свел брови на переносице, явно презирая меня за истеричность. Он, очевидно, не понимал, что истерика в моей ситуации — это нормально. Более чем нормально. Мне стало жутко от его взгляда.
Уже покидая спальню, я вдруг осознала, что впервые покидаю свою «тюремную камеру». Но должной радости это не приносило. К тому же вокруг было много охраны.
«Наверняка вооруженные до зубов», — мысленно заключила я, шагая за Клио, облаченным в темные брюки и обтягивающий светло-кремовый джемпер.
Мягкая ковровая дорожка приглушала звуки шагов. Оторвав взгляд от спины Кавьяра, я принялась разглядывать светильники на стенах и немного вычурный рисунок на зеленых обоях. Обстановка была мрачноватой, но как раз подходила для места, где держат пленниц.
Я провела ассоциации с пещерой дракона. Только вот принцессой я себя не считала. Я осознавала, что, если смыть всю эту косметику и снять красивое платье, от меня останется замухрышка, не более того. Печально, конечно, но только не для меня. Мне всегда была по душе та Лена Тейлор, которая осталась в баре «Шанс».
«Эх, Джон. Как ты там? Думаешь ли обо мне? А родители? Мама наверняка с ума сходит от горя. Она любит меня, сильно любит. Как родную. С того самого дня, как мы столкнулись в булочной… в Москве…
Пахло невероятно аппетитно, а я была жутко голодна — в очередной раз сбежала из детдома. Кажется, мне было пятнадцать… Нет-нет, шестнадцать. Точно, как раз после дня рождения и сбежала. Была весна. Все веселились во дворе, развлекались, а я шмыгнула за ворота и, как говорится, гудбай. Знала ведь, что отыщут, но все равно убегала раз за разом — мне нужна была свобода, как воздух. И даже не напугал случай, когда на меня напали двое придурков и уволокли в подворотню с неясными, но явно пугающими намерениями. Потом парни какие-то прибежали на мой крик и спасли — вовремя успели. Я, когда их заметила, подумала: мне крышка, четверо. Но эти оказались нормальными. Правда пока они набивали физиономии тем отморозкам, я тихонько сбежала — перепугалась до смерти.
В той булочной я очутилась по воле случая. Или судьба-шалунья оказала услугу. Невысокая русоволосая женщина заметила меня, прилипшую к стеклянному прилавку, когда я как раз таращилась на всякие вкусности. Она заговорила со мной с жутким акцентом, прямо на ломанном русском, что чрезвычайно резало слух, и угостила, как сейчас помню, пончиком с повидлом, чебуреком, пирожным с вишенкой и стаканом какао. Это был лучший день в моей жизни.
Как-то сразу стало легче дышать, и я внимательнее рассмотрела свою спасительницу. Глаза у нее были добрые и голубые-голубые, прямо дух захватывало. В общем, я объяснила этой прекрасной американской леди, что сбежала из детдома. Так честно, как на духу, выдала ей правду.
В конце концов, она убедила меня вернуться и ждать ее. Обещала приехать еще раз. Мне совсем не хотелось снова проходить через все баталии детдомовской жизни, ведь там все совсем не так, как могут показать в кино. Порой там бывало как в армии. А то и похуже, потому что это была не просто дедовщина, это было реальным выживанием, причем по правилам убогих бессовестных людей, которые гнули свою линию и глушили бунт на корню. Потом никто и не бунтовал — не решались.