— Ты слышала. Несчастный случай.
— Ничего не выйдет, — я решительно поджала губы. — Джон видел тебя…
— Бармен не скажет ни слова. Он знает, что за ним следят, — Клио вздохнул. — Смирись. Ты исчезла для мира. Теперь твоя жизнь принадлежит мне.
— Нет, — покачала я головой, прогоняя жуткий страх и мысленно убеждая себя в том, что это злая шутка. — Ты не можешь… Так не бывает… Это сон…
Кавьяр встал и, сунув руки в карманы черных брюк, ответил:
— Ты не спишь, Лена. Это реальность. — И почему в его голосе было столько горького наслаждения этим ужасающим моментом?
— Не смей меня так называть! Не смотри на меня! Отвернись! Отвернись! — все же сорвалась я, едва ли не начав драть на себе волосы.
Клио даже бровью не повел. Просто улыбнулся, немного приподняв уголки губ, и отошел в сторону, встав у окна спиной ко мне.
— Здесь так красиво, — услышала я сквозь жуткий гул в ушах, и на лбу выступила испарина. По спине прошелся неприятный холодок.
— Где мы? — мой противный охрипший голос резал слух.
— В Касабланке.
— Ма… Марокко? Африка? — выдавила я, отчаянно борясь с криком, рвущимся из груди.
— Да. Эта страна станет твоим домом. Ты быстро привыкнешь.
Кавьяр направился к выходу.
— Я не смогу… — умирая со страху, произнесла я, давясь комком в горле, — не смогу… Я не могу, слышишь?
Клио оглянулся и, уставившись на меня, смотревшую на него так затравленно, что любой посочувствовал бы, спокойно приблизился к кровати. Я знала, видела по его темным глазам, что это конец. И не прогадала. Кавьяр, мягко, но хладнокровно положив руку на мое горло и сдавив так, что мне стало в высшей степени страшно, прохрипел:
— Ты, глупая идиотка, не осознаешь, куда попала? Я не буду с тобой церемониться. И если ты это не понимаешь, я разъясню более доходчиво…
Как только дверь за греком закрылась, я осторожно сползла на пол, краешком сознания отмечая, что на мне нет одежды, но это было самым последним, что могло бы меня сейчас волновать. В моей голове роились только мрачные мысли, только пугающие умозаключения и только один сплошной ужас безвыходности ситуации.
То выныривая из полного ступора, то вновь в него впадая, я в какой-то момент все же пришла в себя окончательно, утерла слезы с впалых щек, поднялась, дрожа и все время сгибаясь пополам, и принялась рыться в ящиках комода. Вещей похожих на белье или другую одежду обнаружено не было. Я успела заглянуть и в шкаф, но там также оказалось пусто.
Устав от метаний и боли в боку, я поплелась в сторону двери из черного дерева, за которой оказалась ванная совместно с уборной. Я едва успела ополоснуть лицо, как внезапно к горлу подкатила тошнота и, ринувшись к унитазу, я упала на колени, игнорируя боль в левой ушибленной в лесу ноге и в области живота. Меня буквально выворачивало наизнанку. Возможно, это из-за обезболивающего, которое мне наверняка вкололи, пока я была в бессознательном состоянии, или, быть может, это наркоз. В любом случае, я была уверена в том, что меня напичкали лекарствами. Тошнило жутко, а после этого невыносимо захотелось есть.
Вернувшись в комнату, я подошла вначале к двери, но, так и не решившись дернуть за ручку, остановилась у окна. Перед глазами развернулось просто невероятное зрелище. Я находилась на втором этаже дома, поэтому могла видеть, что происходит на оживленной улице. Торопливые туристы и спокойные размеренные местные жители; красивые современные здания и палатки уличного базара; потрясающие цветы, которыми были усеяны многочисленные клумбы, и деревья с аккуратно остриженными кронами.
«Боже, Касабланка… Африка…»
Мой мозг соображал на удивление быстро. Я вспомнила школьные уроки по географии и примерно прикинула карту мира.
«Если не ошибаюсь, то ближайшее место, куда я могла бы добраться, это Испания, которую от Африки отделяет Гибралтарский пролив. Марокко в тесных связях с этой страной, — я принялась все тщательно обдумывать, но дрожь, что била мое ослабшее тело, сильно отвлекала. — Второй вариант… Большая часть международной торговли проходит через Касабланку. Можно попробовать сбежать и добраться до любого крупного судна. А там уже…
Кого ты обманываешь, тебя отыщут и вернут этому извращенцу. Только хуже будет».
Но эти мысли уже не пугали меня должным образом, потому что в душе все равно зародилась надежда, а это было чертовски плохо. Обнадежив себя, человек восстает из пепла, будто Феникс, а если надежды крушатся — это верная смерть. Лучше для меня было не верить в побег, тогда и разочаровываться было бы не в чем.