— Да нет. Ничего, — Ну и семейка! То веночки по ночам, то молнией по голове.
— Так я пойду спать? — Оливер встал, потянулся и даже слегка улыбнулся, показывая белые зубы.
— Со спаньем не получится, — озабоченно произнес я, наблюдая, как любопытно вытягивается физиономия наследника, — Пора в дорогу, мой юный друг. Да ты не волнуйся. Часа через три на месте будем, там и отоспишься.
Оливер только окинул меня злым взглядом и отправился собирать вещи.
Я усмехнулся. Парень умнеет на глазах. Того и гляди совсем исправится. Был он кем? Простым островным наследником. А станет покорителем чужих территорий. Если, конечно, доживет до этого светлого часа.
Я соврал. То место, о котором говорили лешие, находилось совсем близко. Час ходьбы. Не больше. Можно было бы и вчера дойти, но всем известно, что лешие по ночам никого не принимают. Ни друга, ни врага. Вот рано утречком, другое дело. Встретят на опушке, поздороваются приветливо. А там, смотря как по настроению. Могут и в чащу завести, а могут и в гости позвать. Чтобы потом, естественно, усыпив всякую гражданскую бдительность гостя, опять же, обобрав до нитки, в чащу кружить отправить. Прямо скажем, вредный народец.
Я не торопился. До восхода солнца было еще далеко. Вокруг все чисто, нет даже намека на нежить. Куда спешить? Тем более, имея такой пыхтящий за спиной обоз. Идет, качается, глаза закрыты, но с ноги не сбивается. Все строго по указанию. Шаг в шаг, след в след. Все же чему-то его там, на острове, научили.
— Стоп, караван! — я придержал наследника, который пытался по инерции проскочить место прибытия, — На месте мы. Подожди падать. Сейчас к Пророку зайдем, там и свалишься. Если, конечно, он нас примет.
Дуб Пророка, и в самом деле, прожил на свете не менее тысячу лет. Впился в землю многочисленными корнями, захочешь, с места не сдвинешь. Ни ветрами ураганными, ни силой волшебной. В таких крепостях только Пророкам и жить. Тихо и, практически, безопасно. Главное, чтобы огнем не надумали выкурить. Да и то, дело бесполезное. До кореньев тысячелетних разве доберешься.
Как советовали лешие, я постучал по дубу три раза, а потом и обошел его вокруг, волоча за собой ничего уже не соображающего наследника. Как только наш торжественный обход закончился, из дерева послышался кашель, а потом и сам голос:
— Тебе что, погань человеческая, здесь надобно? Или раньше времени подохнуть желаешь? Так это мигом, не затрухает. Превращу вот сейчас в пенек гнилой, чтоб на тебя вороны бестолковые гадили. Вали отсюда, инвалид недоделанный.
— Красивые слова говоришь, Пророк, — я прислонил Оливера к стволу, а сам тихонечко поскреб ногтями по коре каменной, — Сначала посмотри, кто явился, а потом уж слова грозные говори. Не простой человек к тебе пожаловал, а варркан самый что ни наесть всамделишный.
Я подождал немного, пока Пророк осознает услышанные слова, потом вежливо постучал по дереву сапогом.
— Да ты не сомневайся. Выгляни. Я тут вчера твоих братьев леших встретил, от нелюдей бежали, они мне и адресок подкинули.
Из-за дерева показалось лицо, заросшее зелеными волосами, с картофельным носом и с треугольными ушами. Лицо подслеповато сощурилось и, готовое в любой момент скрыться, внимательно изучало меня с ног до головы.
— Что-то больно физиономия твоя знакомая, — поморщился Пророк, — Это не тебя я на прошлой неделе в жабу превратил?
Постарел Пуго. Постарел. Мало того, что глухой, про варркана не расслышал, так еще и слепой. Почти что зятя не узнал. Двести лет, не двести дней.
— В жабу ты меня не превращал, — я медленно, боясь спугнуть лешего, приблизился, — А встречались мы с тобой при весьма лирических обстоятельствах. Был ты тогда помоложе, побойчее и позеленее. Помогал мне Безору одолеть. А если и сейчас память твоя буксует, то вспомни, дорогой Пуго, ради кого дочь твоя, зеленоглазая Ило, смерть приняла. И с кем потом в другой мир ушла. Мозги то напряги, не поленись.
Леший по имени Пуго и по призванию Пророк захрипел и схватился за сердце.
— Варрканушка! Живой! Молодой! Явился!
— Да уж, — я принял старика лешего в объятия, — Не запылился. Ну-ну, папаша. Ты слезы свои зеленые зря не лей. Не на поминках встретились.
Пуго утерся, вытер под носом, похлопал ушами.
— Вот значит, как все получается. А я-то думал, болтаю-болтаю, а толку с этого, как ягод с березы. Ан нет, прилетел варрканушка, чтоб мир наш загнивший спасти. Знаешь, поди, что происходит?
— Наслышан. Плохие дела происходят. Вот и за советом к тебе пришел. Поможешь? Как в старые добрые времена?
— Советом каждый дурак поможет, — леший почесал за ухом, — А вот умным советом только я, да и то по понедельникам. Давай-ка, дорогой варрканушка, здесь топтаться не будем. Нечего следить, да на место жительства наводить. Идем-ка в мои апартаменты неблагоустроенные. Там, за чаркой и поболтаем. И о деле. И о дочке моей. Подожди-ка, а это кто у дерева моего штакетником прикинулся?
— Да вроде ученик мой, — махнул я рукой, — Парнишка неместный, вашим племенем монстроидальным воспитанный. В детстве не пришибли, так я теперь с ним мучаюсь. Умный, но не выдержанный.
— Умный, говоришь, парнишка? — ухмыльнулся Пуго, — Ну-ну. Ладно. Тащи своего, хе-хе, парнишку невыдержанного за мной. А то на солнышке утреннем солнечный удар схватит. Как потом отчитываться станешь?
Намотав воротник наследника на руку, я двинулся следом за лешим. Обошли дуб, постучали по коре три раза, да слова заветные сказали.
— Черт! — выругался я, очутившись в тесном коридорчике, — Никогда не привыкну к вашим низким потолкам. Нормальные двери давно пора сделать.
— А нам, лешим, высокие двери по штату не положены, — Пуго старательно вытирал о моховый коврик ноги, — Обувку свою обтрясите. Нынче убирать некому. Да вы заходите. Чай, не чужие.
Оливер с двумя заплечными мешками никак не хотел пролазить через узкий проем. Пришлось затаскивать его ногами вперед. А он, подлец, храпит, глазом даже не дернет. Только во сне губами причмокивает. Видать, домашнюю перину во сне вспоминает. Так с мешками я его на скамейку и свалил. Продрыхается, сам удобное положение примет. Хоть с мешками, хоть без них.
— Ну, присаживайся, варрканушка, — леший суетился около шкафов, выставляя на стол нехитрое угощение, — Наливочку сладкую из вишни дикой не предлагаю. Помню, что тебя эта гадость не берет. А вот грибочками соленными, картошечкой пареной, да мясцом жареным попотчую. Самому-то мне много не надо. Что старику от пуза наедаться? Раньше времени помереть можно…
Пуго замер, прекратил молоть слова приветливые и спросил тихо, с дрожью в голосе:
— Как там дочка моя поживает. Что ж ты, варрканушка, ничего о ней не рассказываешь. Я, почитай, вот уж двести лет каждую ночь ее во сне вижу. Зеленку мою зеленоглазую. С той самой поры, когда она с принцессой твоей заморской в одну душу вошла, так и не видел ее.
— Нормально живет, — заверил я лешего, — Носки стирать научилась. Яичницу с первого раза готовить. Свадьбу вот собирались сыграть, да меня к вам затянуло. Это у вас тут два века минуло, а у нас всего ничего. Две недели.
— Прям из-под венца? — всплеснул руками Пуго.
— ?Во-во. Из-под него проклятого. Папаша ученика-товарища моего. Захотел, чтобы я мир в очередной раз от заразы черной спас. Но перед тем как заняться работой этой, решил я с тобой посоветоваться.
— Посоветуемся, — пообещал леший и залпом оглушил здоровенную кружку наливочки, что из дикой вишни. А как до капли последней допил, так и окосел слегка. Песню затянул, на стол опершись. Про отцовскую любовь, да одиночество зеленое. Пел Пуго, на меня посматривал. Молодость свою вспоминал, зятем любовался.
Пока Пуго музицировал, я подкрепился, чем было. Обтер губы, тарелки на середину стола отодвинул. Заметив это, леший прервал на полуслове песню.
— Я так понимаю, варрканушка, что засиживаться у меня, старика, ты не собираешься. Не крути головой. Я ж все понимаю. Дело делать надо, а не живот набивать. Раз за советом явился, так совета и спрашивай.