— Ты ведь знаешь, что я не люблю, когда ты на цыпочках пробираешься домой, — отвешиваю ему шутливый подзатыльник.
Глеб потирает «ушибленное» место и притворно морщится от боли.
— Когда-нибудь ты останешься без брата, — ворчит, поворачиваясь ко мне правым боком, и на его скуле я замечаю небольшую ссадину.
Мне сразу же становится жаль, что я ударила его, хоть и в шутку, когда у него и так полно болячек. Обнимаю свою любимую шпалу, привстав чуть ли не на кончики пальцев — да, он гораздо выше меня — и пытаюсь пожалеть, в то время как брат изо всех сил пытается меня отпихнуть.
Не любит нежности, которые направлены в его сторону.
Фыркаю, выпускаю его из объятий и иду кормить своего голодного братишку, который уже сейчас ест не меньше отца.
После обеда Глеб спешно переодевается и пытается незаметно выскользнуть из дома, но шпион из него так себе; хватаю его за край чёрной футболки, болтающейся на нём, как мешок на вешалке. Зачем он носит такие широкие?
— Куда это ты собрался?
Брат легко высвобождается из захвата и целует меня в щёку.
— Не нуди, систер. Мне родителей хватает.
Не успеваю возмутиться, как его и след простыл — только за окном мелькает его тощая фигура. Вздыхаю — вот они, издержки полового созревания… — и возвращаюсь в комнату к рисованию.
Вечером с работы возвращается отец; я снова принимаю обязанности хозяйки и ужинаю вместе с родителем, попутно спрашивая, как прошёл его рабочий день, и отвечая на вопросы о своём визите в «Утопию». Папа, как и я, не скрывает своей радости насчёт того, что я перееду к Вадиму, потому что он «хороший мальчик», и вместе с тем расстроен, что мы с родителями станем реже видеться. После спрашивает, куда подевался мой брат, и не очень удивляется, когда я говорю, что тот снова сбежал на свои гульки. Маму я не видела уже больше суток: она слишком сердобольная и поэтому остаётся на внеплановые дежурства, когда в больнице много нуждающихся.
Раздаётся стук в дверь; опасливо подхожу сначала к окну — мало ли, кому что взбрело в голову — но с облегчением узнаю соседку. Она одна из медсестёр, работающих с мамой, и передаёт от неё сообщение о том, что та вернётся либо поздно ночью, либо завтра утром. Телефона в нашем доме отродясь не было, поэтому мы часто отправляли друг другу сообщения таким образом. Вздыхаю и благодарю Арину Александровну.
— В чём дело? — обеспокоенно интересуется папа. — Мама снова задерживается?
— Ага, — удручённо киваю головой: в последнее время она слишком много работает. — Думаю, отнести ей немного горячей еды, чтобы она подкрепила силы, и кружку крепкого кофе — что скажешь?
— Отличная идея, — улыбается родитель. — Заодно узнаешь, как она.
Невесело улыбаюсь и собираю сумку с провизией: наша семья уже давно мало походила на семью просто потому, что старших вечно нет дома — папа тоже, бывает, задерживается допоздна. Из-за этого мне самой пришлось пять последних лет воспитывать брата и вкладывать в его голову манеры — с годами он становится слишком дерзким. Не помню ни одного дня, который я прожила бы только для себя — я либо была занята братом, либо хозяйством, либо присматривала за соседскими детьми. Конечно, я не имела ничего против помощи, но иногда от бесконечных хлопот устаёшь, хотя вместе с тем я понимала, что всё это меркнет на фоне того, что ждёт меня в недалёком будущем. Мне придётся переехать в чужую семью, пусть и лучшего друга, и нужно будет сутками сидеть за учебниками, чтобы получать стипендию и иметь хоть немного независимости — быть может, я даже смогу кое-какую часть отсылать семье, чтобы помогать им.