Удивительно, как я вообще не сорвался, ни тогда, ни после, ни даже когда у Сэрче окончательно послетали все предохранители. Особенно когда она начала озвучивать все мои безумные догадки прямо с ходу, предъявляя каждую едва не в качестве своих законных прав.
И ведь мне ничего не стоило приструнить её, неважно каким способом. Либо рявкнуть, либо додавить одним из безотказных способов, которыми я когда-то играючи ломал и не таких зарвавшихся строптивиц. В конечном счёте, я действительно мог её наказать, как обычно всегда наказывал особо прытких саб в периоды тематических отношений со своими временными партнёршами. Не знаю, что меня сдержало в этот раз, и чего на самом деле Юльке удалось только что избежать (к её же счастью). Может отрезвляющее понимание, что я и без того уже успел наломать с ней гору дров или же… осознание того факта, что мне не безразлична её ответная реакция?
Её отчаянный отпор, граничащий с каким-то безумным порывом не в меру храброго мальчиша-Кибальчиша, по сути ещё такой наивной девочки… Понимала ли она вообще, с каким огнём сейчас игралась и насколько реально сильно могла обжечься, кидаясь едва не с голыми руками в пасть голодному льву? Я же мог её уничтожить в один щелчок пальцев. Даже не напрягаясь. Даже не включая ответных чувств. Вернее, вообще не включая каких-либо чувств!
Но в том-то и проблема. Они были включены, ещё и на полную катушку. И только благодаря им я и удержался от рокового для нас обоих шага. Да, у меня это получилось как-то сделать сейчас. Не знаю, как, но получилось. В отличие от нашего первого знакомства. Но тогда она была мне вроде как безразлична, а сейчас…
Кажется, этот маразм и не думает сбавлять своих беспрестанно атакующих оборотов. А я реально ощущаю себя загнанным в угол раненым зверем, не имея совершенно никакого понятия, как от этого избавиться. Слишком много всего навалилось за один раз. Я должен думать и заниматься другими, куда более важными для моей семьи вещами, а не метаться по кабинету и постоянно бить себя по рукам при желании схватиться за бутылку. Меня должны сейчас изводить абсолютно иные проблемы, а не мысли о глупой девчонке, которой хочется пойти на вечеринку к своему бывшему хахалю. О безмозглой и обиженной на весь свет Сэрче, которую мне не терпится выпороть кожаным ремнём по голому заду.
Видимо, поэтому я и не смог долго удержаться дома. Тем более под прессингом осознания (или ощущений) о том, что виновница моих метаний и едва контролируемых чувств слишком близко. И она, по сути, единственная, кто способен либо унять во мне это бешеное буйство, либо довести его до критической точки неминуемого срыва. Хотя, на вряд ли она способна сейчас всё это понимать. А я совершенно не готов доводить сегодняшнюю ситуацию до абсурда или чего-то похуже. И не из-за возможных последствий, а из-за того, что потом не смогу себя простить за минутную слабость.
Так что рванул обратно в город где-то через час-полтора, а уже там заехал в один из встречных винных минимаркетов. До Даниловского кладбища доехал в аккурат к его закрытию. Но, как говорится, неплохие комиссионные за внеурочное вторжение местному смотрителю могут открыть любые ворота и двери в любое время суток, вплоть до самого утра. К тому же, так даже лучше. Когда ты находишься где-то совершенно один, но уже никто не рискнёт нарушить твоего одиночества без твоего ведома, особенно, когда не знает, куда тебя понесло на ночь глядя.
— …Вот такие дела, аби[1]. Хотя, уверен, ты там сам офигиваешь от происходящего вместе с родителями. Одно только радует во всей этой сраной хренотени. Что эту сучку с тобой рядом уже никогда не похоронят.
Я проехался каблуком берца по свежевскопанной земле как раз рядом с мраморным надгробием Гохана, в сердцах пнув мнимый призрак твари, чьего трупа здесь никогда не лежало. Её плиту я распорядился снести едва не сразу же, практически на следующий день после её грёбаного воскрешения из мёртвых. По крайней мере, теперь у меня для этого появился достаточно весомый повод, ещё и законный. Разве что возбуждать расследование о захоронённом на её месте теле не стал. По словам Ники, это была какая-то спившаяся до смерти бомжиха, которую никто не искал по моргам ни тогда, ни уж тем более не станет требовать её останки для перезахоронения сейчас. И, боюсь, от тех останков уже осталось одно лишь название.