– Прости, что тебе пришлось слышать все это. -Вжавшись в его плечо, слезы быстрым потоком потекли по телу друга.
– Ну, ты чего, пингвиненок? -Гладя ее по голове прошептал мальчик.
– Я все испортила… -Сквозь соленое море горя пробурчала она.
– Да нет, ты что, все хорошо, даже не переживай на счет нее.
– Но, ты же так красиво про нее говорил?.. -Немного успокоившись спросила Аля.
– Очередная игра эмоций и ебучих чувств. -Вздохнув, ответил мальчик.
– И что теперь делать? -Она смотрела на него набухшими, но все такими же прекрасными карими глазками, с надеждой, но болью в голосе и душе.
– Жить, жить и радоваться тому, что мы уже имеем. Ну, все, не плач, все будет хорошо. -Он еще крепче обнял ее, поцеловав в макушку.
– Верю. -Улыбнувшись, она вжалась в его оголенное, холодное тело.
Стемнело довольно быстро, зимой тьма беспощадно заполоняла улицы, окутывая весь город страхом неизвестности и лютым холодом. Музыка вырывалась из наушников, уже не чувствуя тела, Дима медленно приближался к дому, лишь звон бутылок в рюкзаке немного оживлял рутинный вечер.
С каждым днем становилось все холоднее, курить хотелось все меньше, ибо руки на морозе окоченевали за считанные секунды. Одежда продувалась, как песок чрез сито, но подбирать что-то теплое желания не было, он не любил ходить, как замшелая старуха, укутанным так, словно вечная мерзлота поселилась на улицах. Черный анорак, все та же кепочка, спортивные штаны и кроссы, черной цветовой гаммы красовались на нем всесезонно.
Один за другим, пепельница наполнялась бычками, комната серым, как осеннее небо дымом, а душа пустотой и ненавистью. Он лег на кровать, глотнув горького пива, глаза медленно закрылись, словно солнце, ушедшее за горизонт, и в кромешной темноте и тишине, словно дуновение ветра, зашептались стихи:
– Просто оставьте меня одного,
Я закроюсь бетонными блоками,
Свет не проникнет в окно,
Ставни заделаю досками.
Я останусь один, в темноте
С болью дуэль совершая,
Она победит, и во мгле
Ничтожная жизнь угасает…
Слезы медленно покатились по алым от мороза щекам и мягкой щетине, со всей силы сжав пододеяльник, стиснув зубы, прокручивал в голове лишь один вопрос:
«За что?»
С каждой секундой он звучал все громче, а слезы лили все быстрее. Не выдержав, резко, со всей силы вдарил по желтым обоям. Нет, ему не было больно, физически… Днем он улыбался, даже смеялся, иногда, но ночью его душу и разум разъедала боль, прилив всех негативных эмоций, словно исходящих из самого жерла ада. Сев на край, подкурив, и ощутив хоть какое-то облегчение, открыл новую бутылку темного нефильтрованного, сделав пару глотков, сел за стол, открыл слегка оцеревший от снега дневник, вытер слезы с бороды и принялся писать:
Что такое боль? Не та, о которой пишут в сопливых книгах, не та, которой страдают семиклашки, поранив руку, а настоящая боль. Когда даже самые радостные моменты в жизни не провоцируют на твоем лице искренней улыбки. Когда не бьешь посуду, не кричишь, не напиваешься в хламину, и не откисаешь под грустную музыку. Тишина… Когда ни единый звук не имеет для тебя значения, пропали все желания, кроме одного, сдохнуть. Это когда ты сидишь на полу у пыльной, холодной батареи, обхватив колени руками, просто смотришь вперед, в пустоту. У тебя больше не идут слезы, ты словно окоченел, в голове не крутятся терзающие душу мысли, и единственный твой друг в этот момент- тьма. Как мать, укутывает ребенка в черное, как сажа одеяло, пытается согреть тебя, но тот айсберг убийственных эмоций и пустоты уж не растопишь. Тянутся дни, недели, месяцы, а боль не уходить, она лишь прячется где-то в глубине, чтобы снова заглушить всю приходящую радость, заключив в свои оковы. Ты превращаешься в бесчувственный, холодный труп, физическую массу, со стертой в пыль душой и разбитым на мельчайшие осколки сердцем. «Если кому-то здесь хорошо, то кому-то там обязательно плохо. А если ты хочешь, чтобы всем было хорошо, то тебе должно быть очень плохо.»
«Наверное, это мое дьявольское предназначение.»
С этими мыслями Дима отложил потрепанную тетрадь подальше, выпустив занавес горького дыма на стол, смотрел, как он медленно поднимается к тусклому, побеленному потолку, растворяясь посреди лучей бетонного солнца.
Ночью время летит медленнее, весь город спит, почти не горят фонари, не слышны смешки и громкие голоса с улицы, ночные музыканты гастролируют по подъездам. Гробовая тишина и темнота, манящая своими ледяными руками. Дима любил сесть на подоконник, прислонившись щекой к холодному стеклу, согнув ноги и обхватив колени руками, выдыхая лечебный дым, рисовать на запотевшем холсте под грустные, но привычные мысли. Он смотрел в эту темноту, которая сожрала даже одинокий фонарный столб, она манила его, словно родная мать звала погреться в теплые объятия, чернота стала для него вторым домом, нашла в его душе пристанище и переполнила ее…