Воспоследовала немая сцена из гоголевского "Ревизора". Сначала стоп-кадр. Потом замедленные движения всех участников, переходящие в лихорадочные телодвижения.
Начальник заранее побагровел. Глаза его налились кровью, бычьи неистовством. Я то ли покраснел, то ли побледнел от мгновенного ужаса. Санек Кудряшов, вернув книжку начальнику, удовлетворенно тер ладони и скалил зубы.
Вельможа раскрыл книжицу, перечел стихи, соотнес, видимо, с посвящением и набрал воздуха в грудь, чтобы выдохнуть адекватное проклятие. Я же вяло и бесполезно попытался попенять Саньку, мол, нечего напраслину возводить, все путем, никакой крамолы. Может, даже вытолкал его из кабинета, или Кудряшов выскользнул, осознав, что аспидно добился удовлетворения присущей ему страсти принижения и искажения.
Мы остались наедине. Я, трепещущий и не находящий должных слов, и оскорбленный начальник, жаждущий реванша. Я попытался напомнить, что посвящение было не только инициировано вельможей, но им и одобрено предварительно. Начальник парировал, что я должен был предполагать и предугадать сомнительную честь при сопоставлении читателем фамилии имярек и неожиданного нового смыслового эффекта.
Здесь рекомендуется перечитать стишок и вставить для посвящения любую фамилию, скажем, читателя или его недруга.
Я защищался, что и начальник мог заранее предположить нечто подобное, ибо старше и опытнее меня в литературных кульбитах. Признаюсь, может быть, мое дурное подсознание и испытывало некое жертвенное сладострастие от перемены ролей: начальник - подчиненный, тостируемый - тостующий. Мол, нечего на зеркало пенять...
Начальник то ли прошипел, то ли прохрипел: "Посмотрим, кто из нас игрушка!"
В пылу немногословной перепалки я не придал его словам особого значения. А зря.
Через некоторое время мой давнишний гонитель, которого я обычно обозначаю криптонимом Сержантов, развил вулканическую деятельность по моей дискредитации. Сегодня умудренный жизненными ушибами я, быть может, точнее защищался от его вымышленных обвинений и наскоков, тогда же я пытался спасти свое доброе имя и творческую полноценность, увы, эфемерными потугами.
Расстроенный, уехал с семьей на Кавказ, где как раз отдыхал на своей вилле начальник. Наши отношения вроде бы наладились. Он с незаметным мне тогда сладострастием все время старался быть в гуще моих злоключений, деланно сочувствовал и вроде бы помогал. Моей жене он темпераментно поклялся своей жизнью и счастьем своих близких, что волос с моей головы не упадет. Сегодня, поглядев на мою плешь, можно придумать немало примитивных шуток. Увы, нешуточная расплата. И моя, и его.
Я, вернувшись в столицу, сделал самое разумное: уволился из редакции, не дожидаясь инфаркта, и занялся переводами (надо было сдавать две объемные книги, слава Богу, перекрыть все каналы тогда даже весьма могущественные враги не могли), время от времени зализывая раны. Попросту выпивал, но в запои не впадал. Мечтал писать прозу, но внутренних сил не было. Не было драйва.
Шли годы. Бывший начальник не выпускал меня из поля зрения, порой помогал мне. Микроскопически, но помогал.
Задним умом я как-то понял, что и для него столкновение не прошло бесследно. Особенно заверения и клятвы. Трагически погиб его зять. Болел любимый младший сын.
Наконец, заболел он. Незадолго до кончины я в очередной раз навестил его. Совершенно искренне сочувствовал и желал избавления от асцита. Трагический ужас погибающего существа в его глазах не поддается описанию.
Единственное утешение, что он не успел увидеть своей разрушенной родины, останков разрушенной виллы, снесенных могил родственников на дальнем южном кладбище. Пусть ему самому земля будет пухом.
Мой же неумолимый гонитель и закоренелый враг кажется сегодня мне самому игрушкой в руках необъяснимых сил. Может быть Вседержитель и предавший его приспешник играют нами как игрушечными фигурками в неописуемые многоклеточные шахматы по каким-то непостижимым правилам. Дойду ли я в ферзи? Или дай Бог просто продержаться подольше на невидимой шахматной доске это немаловажная заслуга и удача?
17 ноября 2001 года