Игрушка
Каждое утро под мое окно прилетает соловей. Он прилетает уже давно - с тех пор, как я была девочкой, когда еще был жив отец, и покойная матушка очень любила слушать, распахнув окно, его песни. А может, это был другой соловей, и теперь на ветку ко мне опускается его внук или правнук. Мне в целом неважно. Я лежу, запрокинув руки, наслаждаясь прохладой, и думаю о том, откуда в нашей жаркой, засушливой стране могут взяться соловьи. Наверное, они прилетают с севера, из тех мест, где цветут леса и летом грохочут грозы. Не знаю, не знаю... у нас летом дождей не бывает совсем.
Я слушаю соловья, распахнув окно. До тех пор, пока рассвет окончательно не вступит в свои права, небо не нальется высокой, бесконечной голубизной, за дверями не загомонят служанки. Я понимаю, что пора вставать, но лежу, потягиваясь негибким со сна телом. А потом резким движением скидываю легкие простыни и вскакиваю - прыжком пантеры.
И подхожу к огромному зеркалу в глубине комнаты. И оглядываю свое отражение. И улыбаюсь - хищной довольной улыбкой сытой кошки.
Что и говорить, мне не приходится стыдиться той, что смотрит на меня из зеркальной глубины. Я, Тамира иль-Хеалль, по праву считаюсь одной из красивейших женщин столицы, и подтверждений тому масса - от ежедневных букетов, едва ли не десятками доставляемых посыльными, до надушенных писем, которые тоже десятками приносят слуги, и в каждом - просьбы, мольбы, уверения. А я могу выбирать. Или не выбрать вовсе, сославшись на дурное настроение или скуку. Сказать по совести, это случается все чаще - мне надоели эти мужчины, их жадные взгляды, потные руки и лживые слова. Я хочу чего-то иного... а чего - и сама не знаю.
Впрочем, на внешности мое настроение пока что не сказывается. И молва, поющая обо мне как о первой красавице, не врет. В двадцать шесть мне завидуют пятнадцатилетние девчонки-невесты. Черные кудри - без единого седого волоска, гибкое смуглое тело безупречно в каждой линии, черные глаза - большие, с поволокой, руки и шея - на зависть юным красавицам. И все это богатство не заперто в душных комнатах, как у большинства моих прежних подруг. Я могу сутками носиться верхом по степи, умею стрелять из лука, плаваю, как простой мальчишка, и великолепно танцую. Завистницы говорят, что негоже женщине из рода иль-Хеалль вести себя как простолюдинке. Мне все равно. А брат лишь смеется и гордится мной. И дарит мне то седло, украшенное серебром, то чеканный наруч на правую руку, то изукрашенный драгоценными камнями пояс.
Мой брат, Тейран иль-Хеалль, нынче в милости у славного Кайрина Великого, да продлит Великая Богиня его дни, и может позволить себе не обращать внимания на сплетников. Когда пять лет назад умер мой муж, брат - вопреки обычаю, по которому жена должна жить в доме мужа - увез меня в свой дом. Отца и матери не было уже в живых, а на сплетни соседей Тейрану было, да и сейчас наплевать. Он любит меня. Он громко хохочет, когда я в порыве гнева швыряю об пол то драгоценную вазу, когда-то привезенную отцом из Сеттии, то хрустальный сервиз, то бесчисленные безделушки, которых у меня множество. Он покупает мне наряды, от которых у подруг-завистниц разбегаются глаза.
А еще он доверяет мне. Мало ли какие тайны могут быть у советника, правой руки Кайрина Великолепного, и конечно, не все они доступны для ушей женщины. Но, вопреки мнению мужчин, ум женщины бывает и больше наперстка с ее правого мизинца. И брат мой иногда делится со мной дворцовыми секретами. Так повелось еще с детства: отец воспитывал нас с братом, не делая разницы; вместе мы учились счетному делу, вместе скакали верхом, вместе стреляли из лука. И делились друг с другом всем-всем. Мы остались одни друг у друга, когда умерла мать. И до сих пор - вдвоем на этом свете.
Впрочем, я отвлеклась.
Совершив утреннее омовение, я на минуту задумалась, какое платье надеть нынче. Сегодня мне нужно выйти из дома утром, значит, нужно что-то поскромнее. Я остановила выбор на светло-сиреневом, плотного шелка, с вышивкой на правом плече. К нему не нужны ни колье, ни серьги, оно красиво само по себе. А легкий газовый шарф можно заколоть аметистовой брошью, и спрятать под него локоны. Сегодня я хозяйка, почти замужняя женщина. До вечера еще далеко...
Летнее солнце уже успело раскалить мостовую, и жар ощущался даже сквозь тонкие туфельки, когда я ступила на землю из прохладной глубины паланкина. Вход на невольничий рынок был уже открыт; в воздухе висела ругань торговцев, гомон рабов, изредка раздавался свист бичей. Впрочем, последнее редко - выставленных на продажу старались не калечить, если только это не отъявленные смутьяны.
Конечно, порядочным женщинам нечего делать в таком месте. Порядочные женщины не то что не выбирают рабов сами, а даже не подходят к воротам невольничьего рынка. Полуголые рабы, вонь, грязь... да ничего подобного! Здесь довольно чисто, в отличие от мясных рядов, и даже есть навесы от солнца. Я всегда выбираю рабов сама, не доверяя это домоправителю. Так повелось с детства, так учила меня мать. Потому что, во-первых, надо знать тех, кто тебе служит. А во-вторых, - и это я узнала уже сама - здесь порой попадаются любопытные экземпляры.