Когда беспощадная жара начала понемногу стихать и небо из бирюзового стало аметистовым, я приказала приготовить душистую ванну. Тейран уехал еще после обеда - по делам, как он сказал, и я не допытывалась, что за дела, лишь порадовалась, что его не будет дома. Сразу после его отъезда приказала Видгару отпустить мальчишку отдыхать, попросила Майти проследить, чтобы раб был сыт и снова вымылся. А сама зажгла в комнате на втором этаже свечи, задернула шторы, оставив открытым окно.
Аромат курений слабо витал в воздухе - этот манящий, дразнящий запах я особенно любила, он будил тело и успокаивал мысли. Я надела любимое платье - темно-алое с золотой оторочкой, оно красиво оттеняло мою смуглую кожу, расчесала и подняла наверх темные кудри. Потом, в нужный момент, просто вынуть золотую заколку - и тяжелая волна хлынет на плечи, упадет на грудь, едва скрытую шелком платья... ни один еще не устоял! Тронула волосы и запястья пробкой флакона с дорогими духами, привезенными братом откуда-то с юга. Хотела надеть золотые браслеты, но рассмеялась и швырнула их на туалетный столик. Воистину, сколько забот из-за какого-то мальчишки! Чего ради я так стараюсь? Да он потеряет голову от одного только моего прикосновения.
Комната тонула в полумраке. Низкое, просторное ложе, накрытое тяжелым покрывалом, два глубоких, удобных кресла возле маленького столика, вазы с цветами, ваза с фруктами, два бокала, тяжелая, оплетенная бутыль лучшего вина, сладости на блюде. Сегодня мне будет хорошо...
Уже совсем стемнело, когда я выставила вон Ахари и приказала привести мою игрушку. Снова поднесла к лицу зеркальце и довольно улыбнулась. Не родился еще мужчина, который не потерял бы голову в моих огромных глазах. И ты, мальчик, будешь не первым и не последним.
Его шаги на лестнице были почти неслышными - мальчишка двигался легко и стремительно; Видгар в сравнении с ним топал, как медведь. Остановившись на пороге, оба поклонились. И резкая игла раздражения пронзила меня - парень кланялся не в пояс, как полагается рабам, а коротко, неглубоко, как равный.
- Добрый вечер, госпожа...
Наконец-то я услышала его голос. Негромкий, низкий, уже сформировавшийся... я бы сказала - медный, если бы кто-то понял. Голос моего брата был бархатным, умершего моего мужа - серебряным, голоса большинства мужчин - деревянными или стальными. Медных я не слышала почти ни у кого.
Теперь мальчишка выглядел куда лучше, чем вчера утром. Простая домотканая одежда, какую носят все слуги, - чистая и целая, хотя рубашка чуть великовата и болтается на худых плечах. Чистые волосы пушатся, обрезанные неровно и криво; я пообещала себе, что едва они хоть чуть-чуть отрастут, я обязательно сама обрежу их поприличнее. Темные круги под глазами стали меньше, и само лицо кажется отдохнувшим. На запястьях - аккуратные полоски бинтов. И пахнет от него не потом и пылью, как вчера, а едва уловимым ароматом чистого юношеского тела.
Я небрежно махнула Видгару:
- Можешь идти...
- Как, госпожа? - удивился тот. - А если этот... ведь нескован же, а если он вас...
- Тебе неясно сказали? - процедила я сквозь зубы, и Видгар счел за лучшее молча исчезнуть за дверью.
Я улыбнулась, жестом указав на второе кресло.
Илан молча сел - и взглянул на меня без улыбки, внимательно и спокойно.
- Как ты устроился? - спросила я - надо же было что-то сказать.
- Благодарю, госпожа...
- Не обижают тебя?
- Нет, благодарю...
- Если что-то будет нужно, - голос сделаем мягким, в меру заботливым, как и полагается настоящей хозяйке, - приходи, не стесняйся. И... - я помедлила, - не бойся брата. Он строг, но... справедлив.
- Благодарю, госпожа...
Вот же заладил.
Несколько секунд мы молчали. Илан обводил глазами комнату, а я откровенно и не стесняясь, с насмешливым любопытством разглядывала его. И думала о том, как странно, как не похоже на остальных он сидит в глубоком этом кресле. Слуги, приходящие сюда, - если их удостаивали, конечно, такой чести, - опускались на обитое жестким шелком сиденье осторожно, как на колючий кактус. И потом боялись пошевелиться лишний раз, чтобы, упаси Богиня, не помять дорогую ткань. Этот же сидел так, словно привык к такой роскоши с рождения, словно для него это кресло имело такую же ценность, как тюфяк, набитый соломой. Снова я задумалась, кем же был этот мальчишка до того, как попал на невольничий рынок. Бокал с вином казался в его худых пальцах не грубой деревянной кружкой, а благородным бокалом с игрой бликов на просвет. Но я заметила - Илан не отхлебнул ни разу. Боится? Вытянул длинные ноги, сцепил пальцы в замок... хотя нет, все-таки сидит чуть скованно, стараясь не прикасаться спиной к спинке кресла. Я вспомнила - «отведал палки». Ладно, учтем.