Столица Франции 1924 года встретила Чарноту более ласково, чем это было годом раньше. От 10000 американских долларов у него осталось семь, но и этого хватило бы для нормальной человеческой сытой жизни в благополучной "столице мира" на протяжении 2 лет. Однако, Григорий Лукьянович уже изменился - отказался от своих барских замашек и как только подошва его стоптанных ботинок коснулась парижской земли - от 11рубаки, гуляки, картёжника и бабника остались разве что эти стоптанные башмаки - он стал другим человеком, он приехал сюда делать дело.
Единственный и последний раз из заначки в 7000 долларов он нанял извозчика, чтобы доехать от Лионского вокзала до улицы Святого Себастьяна, где (ему подсказали ещё в Стамбуле) можно было снять дешёвое жильё. Там он и прожил эти два года. Всё время (исключая время на мелкие подработки) он тратил на чтение книг, которые сначала давал ему один прозорливый меньшевик - троцкист, сбежавший из России потому, что понял: резня неизбежна и проиграет (погибнет) в ней тот, кто резать ближнего не хочет. Затем, освоив чтение по-французски, он стал брать книжки из библиотеки Сорбонны.
Чарнота читал, читал, читал; до рези в глазах. Но как только подворачивалась какая-нибудь работёнка, так тут же он всё бросал и работал. Так ему удалось сохранить целую тысячу долларов, которой, как он полагал, хватило бы с лихвой, чтобы добраться до Петрограда ( пардон - тогда уже Ленинграда).
Париж, Париж - ни в какое сравнение он не шёл со Стамбулом. Город был обустроен для удобной жизни людей любого достатка. Даже бездомные (клошары, как их тут называли) вели себя культурно; не то что в Стамбуле, где любой мальчишка-сорванец мог выхватить у женщины ридикюль и убежать, а нищие, - так просто не давали тебе пройти, хватая за одежду, если по близости не оказывалось полицейского.
Один только раз за все два года Париж огорчил Чарноту. А случилось вот что: договорился он на Плас Пегаль с проституткой и повёл её пешком к
12 себе на Себастьяна. Выбирал он бабу долго. То слишком молода, то толста, то некрасива, то тоща, то... А эту как увидел, так и обомлел. Королева! Чёрные как смоль волосы спадали густыми прядями на покатые плечи. Высокая ростом, она выделялась ещё и тем, что женственность была у ней просто кричащей. "Я женщина! - Кричали широко поставленные большие карие глаза. - Я женщина! - кричали большой рот и чувственные губы. - Я женщина! - не отставал в крике маленький чуть курносый носик. - Я женщина!" - кричали крутые бёдра и маленькие в изящных туфлях ножки. "Поиметь, так королеву", - мелькнула кощунственная мысль у Чарноты; и он смело подошёл к ней.
Смеркалось. Они уже подходили к дому, но как только свернули с улицы Амелот налево на Себастьяна и пошли по ней, то не пройдя и десятка метров увидели молодого человека, с лицом заблудившегося и расстроенного этим человека, рассматривающего под фонарём карту Парижа. "Мадам, мисье, - обратился к ним молодой человек по-французски, - пожалуйста, как мне пройти на..." Только проститутка начала ему объяснять, как словно из под земли перед ними предстали двое. Один высокий с плоским круглым лицом и густой чёрной шевелюрой. Другой - пониже ростом, сухощавый с длинным строгим лицом, черты которого как будто были с рождения высечены "создателем" да так в одном выражении и застыли - в выражении беспристрастного, уверенного в своей правоте, судьи. Длинный помахал перед носом человека с картой как будто каким-то документом, произнёс ключевое слово "полиция" и 13потребовал на ломаном французском языке показать ему пачку сигарет, которая, видимо, имелась у человека с картой потому, что он в этот момент докуривал сигарету. Тот беспрекословно повиновался. Затем последовал осмотр его бумажника, из которого длинный вытащил несколько купюр в 50 франков, зачем-то обнюхал их и вернул владельцу. После этого он обратился с той же просьбой-требованием к Чарноте и его спутнице. От такой наглости Григорий Лукьянович мгновенно забыл весь словарный запас своего французского языка и перешёл на родной русский. "Я курю сигары, а они у меня дома, а деньги... С какого хрена я тебе должен показывать свои деньги?" Длинный ничего не понял и продолжал настаивать на своём. Чтобы ускорить события он потянулся к сумочке проститутки, но получив от Чарноты чувствительный удар по руке, быстро её отдёрнул.
"Чтож ты ёбаный лягушатник, свои лапы тянешь?! Пошёл на хуй, а то я сейчас тебе такие argent покажу, что они тебе до конца твоих дней сниться будут, блядво вонючее".
И чтобы продемонстрировать серьёзность своих намерений Григорий Лукьянович двинулся на длинного со сжатыми кулаками. Маленький что-то сказал на непонятном наречии и все трое растворились в темноте плохо освещаемой улицы.
Проститутка весело рассмеялась и захлопала в ладоши:
"Браво, соотечественник!" - воскликнула она на чистом русском языке.
----------------------
Они уже зашли в комнату Чарноты, а дама всё продолжала восхищаться его героизмом.
14Жил Григорий Лукьянович в скромной обстановке. Комната в 15 квадратных метров имела большое окно с видом на зелёный сквер. У окна стоял письменный стол с аккуратными стопками книг на русском и на французском. В другом конце комнаты находилась большая двухспальная кровать, а рядом - умывальник, таз и большой кувшин с водой. И ещё несколько стульев.
"Как зовут тебя, весталка?" - спросил Чарнота.
"Весталка? ...Да ты льстишь мне, парниша. Неужели я выгляжу девственницей? Уж скорее назови меня одалиской", - парировала проститутка.
"Ты же просто персик не надкусанный. И всё-таки, как тебя зовут?" - продолжал настаивать Чарнота.
"Людмила, Людмила я".
У Чарноты мелькнула мысль: "Опять Люська. Везёт же мне на них!"
"Ну, а меня зови Григорием, Гришей, Гриней - выбирай".
"Симпатичен ты мне Гриня, а потому обслужу я тебя по высшему классу. И кровать у тебя для такого обслуживания подходит".
"Откуда ты слово-то это знаешь?" - спросил Чарнота.
"Одалиска, чтоли?" - уточнила женщина и засмеялась.
"Я, милый, много чего знаю - учили. - И после паузы добавила, - Да видно всё не тому".
"А кто учил?"
15"О, много их было: мама, папа, гувернантки, профессора. Сама училась. Я же вижу что и ты от этого дела не далёк. Вон стол книгами завален. Однако, потом поговорим, а сейчас - за работу".
Она подошла к нему вплотную, взяла за руку и подвела к кровати. Григорий Лукьянович и глазом не успел моргнуть, как оказался в чём мать родила перед ещё одетой женщиной.
"Да ты мужик что надо - комильфо. - сказала она, взглянув на его мужское достоинство и добавила:
"Можно я тебя сама помою".
Не сумев преодолеть смущение, Чарнота что-то невыразимое промычал и она восприняла это как разрешение. Подойдя к умывальнику, она взяла таз и кувшин, налила воды в таз и приказала Чарноте встать так, чтобы таз, стоящий на полу, оказался у него между ног. Он повиновался.
"Где мыло?" - спросила она.
"В тумбочке, у умывальника, там всё есть".
Она открыла тумбочку и, увидев достаточно большой набор средств для гигиены, повторила: "Истинный комильфо, даже интимное мыло есть! Сам себя ублажаешь, что ли?"
Он промолчал, а она и не настаивала на ответе.
Когда чужая ласковая рука коснулась его гениталий, он не удержался от стона. Она быстро и умело намылила все его интимные места.
"Да тут все 20 centimetre, а какой толстенкий, ravissant* (* ravissant - восхитительный, очаровательный)" - простонала опытная женщина, предвкушая предстоящее наслаждение.
16 "Люська, ты меня в краску вгоняешь. Я ведь...", - забурчал Чарнота, но она перебила.
"Не Люська, а Людмила Вениаминовна. Уж никак не думала, что ты такой стеснительный", - с этими словами она легонько толкнула его и он упал навзничь на кровать. То, что она сделала затем, ввергло Чарноту в мужской экстаз. Он увидел, что больше половины его возбуждённого члена оказалось во рту у этой прекрасной женщины. Его член в прекрасном женском лице - эта картина так контрастировала со всеми эстетическими законами, что у него захватило дух. А те ощущения, которые в следующее мгновение охватили его, вызвали у него спазм в глотке в тот момент, когда он собирался что-то сказать, чтобы в своих глазах восстановить утраченный престиж бойца так легко сбитого с ног женщиной.