"А это вы должны будете доставить в Ленинград. - И, заметив как Чарнота поморщился, услышав новое название бывшей столицы России, продолжил ободряюще, - привыкайте, Григорий Лукьянович, ох, извините - Евстратий Никифорович, Петроград теперь - Ленинград".
Каждую пятницу вы должны будете являться к вечерней службе в Никольском соборе. Держите пакет на виду. К вам подойдет наш товарищ и скажет: "Прости господи, твоего заблудшего апостола Павла, ибо исказил он твоё учение, не ведая, что творит". Вы ему должны будете ответить: "Воистину исказил. И теперь мы - рабы божьи в потёмках блуждаем". Пакет должен быть передан в том виде, в котором вы его от меня получили. Постарайтесь сохранить вот эту сургучную печать", - сказал Ганопольский, 57протягивая Чарноте небольшой пакет туго перевязанный бечёвкой с коричневой печатью в середине.
"А позвольте спросить, что в пакете?" - задал вопрос Чарнота.
"В пакете документы, а большего вам знать и не следует", - тоном, не терпящим возражений, заявил Ганопольский. И тут же, смягчив тональность, спросил у Чарноты: "Объясните мне, Григорий Лукьянович, зачем вы добровольно лезете в эту клоаку? Ведь вы вполне сносно способны устроиться в Париже и дожить свои дни в нормальных человеческих условиях?"
"Не привык я "доживать" - делая ударение на последнем слове, ответил Чарнота. - Я жить хочу, жить до конца. Родина моя вляпалась в такую мерзость, и я должен сделать попытку её из этой мерзости вытащить. Я ещё не знаю как, но там - на месте, узнаю".
"Удивительный вы человек. Впервые встречаю человека так замечательно мыслящего! - восхищённо воскликнул Ганопольский. - Вы хотите решить задачу над которой бились и бьются лучшие умы человечества. Причём решить как-то так: с лёту, с наскока".
"Э, нет, не так уж с лёту, - возразил Чарнота. - Если бы вы знали: сколько я за последние девять лет передумал, перемучился. Мучился и тогда, когда красным башки рубил в открытом бою. Никогда не забуду бой под Киевом. Какой хороший был бой! Думал и в Стамбуле - весь во вшах и чуть не съеденный крысами. Думал за столом в библиотеке Сорбонны. Теперь вот поеду додумывать в Россию. Там обстановка обязательно мне 58ответ подскажет. А нет, - так найду какого-нибудь русича молодого и передам ему все эти думы - пусть продолжает моё дело. Не может быть, чтобы мы все сообща до чего-нибудь путного не додумались. Вот и вы мне помогли своими рассказами. Додумаемся или сгинем из этого мира изгоями, как пример другим народам".
Чарнота замолчал, а Ганопольский продолжал смотреть на него восхищёнными глазами. Потом обнял Чарноту, поцеловал его в правую щёку, прижал к своей груди; и так они, обнявшись, стояли несколько секунд на ступеньках Парижской ОперА. Затем Ганопольский легонько оттолкнул Чарноту, повернулся и, не оборачиваясь, сутулясь пошёл по площади в сторону церкви Мадлен. Чарнота смотрел ему вслед до тех пор, пока тот ни скрылся за поворотом. Ему стало нестерпимо жалко этого русского революционера уже одумавшегося и понявшего, что добро не может быть утверждено на земле злом. Что только добро созидательно, а зло всегда разрушительно какими бы словами оно ни прикрывалось.
После встречи с Ганопольским Чарнота сразу, не заходя в гостиницу поехал на встречу с Людмилой. Она осуществляла свой план - обхаживала красного дипломата и потому их встреча носила полуконспиративный характер. Накануне Чарнота говорил с ней по телефону из гостиницы, куда она позвонила ему из администраторской Мулен-Руж. Они договорились встретиться в 17 часов под Эйфелевой башней у бюста Эйфеля. Когда он подошёл к назначенному месту встречи - Людмилы ещё не было. Он походил под башней, подошёл к очереди, стоящей к подъёмнику на башню. 59Повернулся к бюсту Эйфеля и тут же увидел её. Грациозно покачивая бёдрами, к нему подходила дама из высшего парижского общества. Платье из светло серой шёлковой ткани, отороченное тёмным поясом ниже талии, ниже колен заканчивалось тонкой золотой каймой. Ножки в белых чулках обутые в белые элегантные туфельки с золотыми застёжками с боков, были на низком каблуке поэтому, видимо, и не утомляли хозяйку, ступающую по брусчатке без обычного стука, словно по ковровой дорожке. На голове - шляпка того же цвета что и платье и точно такой же лентой, что и пояс, опоясанной над покатыми полями, которые так были надвинуты на глаза, что женщина могла скрывать направление своего взгляда. Длинный женский галстук, свисающий до колен, украшал затейливо завязанным узлом высокую грудь. На нежной шее - ожерелье из крупного жемчуга. Через плечо у женщины висела сумочка тёмного цвета. Ярко накрашенные губы при таком платье не делали женщину вульгарной, а придавали её смуглому лицу восточную яркость.
Чарнота понимал, что Людмила увидела его, но, к удивлению, она царственной походкой прошествовала мимо в направлении Дворца Шайо. Чарнота всё понял и, соблюдая дистанцию, пошёл за ней. За мостом Людмила перешла дорогу, свернула направо и вошла в сквер перед дворцом. Наконец она присела на пустующую скамейку, которая стояла под старой ивой и её ветки так низко свисали, что почти полностью скрывали от постороннего взгляда сидевших на ней. Чарнота хотел было пройти мимо, 60соблюдая конспирацию, но Людмила его окликнула:
"Куда же ты, Гриня, садись". Чарнота круто свернул и сел на скамейку.
"Ты такая шикарная, что я даже смущаюсь сидеть с тобой на одной скамье", - проговорил он почему-то шёпотом. Людмила рассмеялась и пересела к нему вплотную. Правой рукой обхватив шею мужчины, она страстно поцеловала его в губы. Скамейка из под Чарноты поплыла, но он взял себя в руки и ответил на поцелуй. А когда Людмила отстранилась от него, поправляя левой рукой сползающую назад шляпку, сказал:
"Чтой-то ты со мной в шпионы играешь?"
"Мне показалось, что у Эйфеля стоял знакомый мужчина. Может я и ошибалась, но рисковать не стала. Дипломат жутко ревнивый. Через две недели мы едем с ним в Россию, а там - поженимся", - после этих слов она украдкой лукаво и испытующе взглянула на Чарноту. А тот явно загрустил. Она рассмеялась и успокоила его:
"Не волнуйся, любимый, я ему невеста настолько - сколько нужно времени, чтобы оформить советское гражданство".
"Опасная ты женщина",- повеселел Чарнота.
"Нет, Гришенька, ни для кого я не опасна, а вот эти красные действительно опасны. Мой, ну просто одержим карьерой и женщинами. Бабник страшный. Используем его и пусть идёт на все четыре стороны. Вернее, мы пойдём - растворимся на российских просторах и будем жить. Вот тебе мой точный московский адрес".
Она раскрыла тёмно-серого цвета расшитую красным бисером матерчатую сумочку, висевшую у неё на плече на длинной цепочке вместо 61ручки и достала вчетверо сложенный листок бумаги. Он взял листок, развернул его и прочёл что там было написано. А она, тем временем, достав зеркальце и губную помаду, поправила макияж.
"Арбат, так Арбат!" - сказал он, вновь сворачивая листок и пряча его во внутренний карман своего пиджака.
"А это - тебе", - сказал он, доставая в свою очередь листок переданный ему Ганопольским с его новыми данными.
"Только ты прочти и запомни, а отдать его я тебе не могу - самому ещё нужно будет всё заучить".
Она внимательно прочла всё, что на листке было написано и сказала, усмехнувшись:
"Ну, мне пора, Евстратий Никифорович. Да хранит тебя бог, если он есть, а если нет - храни себя сам для меня, - и, протянув ему свой платочек, добавила, - Вытри губы, любимый. До свидания".
Он ещё несколько минут сидел на скамейке после ухода Людмилы и старался закрепить в памяти её прекрасный образ. На глаза навернулись слёзы и, чтобы не разрыдаться, он резко встал со скамейки и быстро пошёл в противоположную сторону.