Утром прощание было недолгим:
"Ауф видерзеен, Гертруда" - сказал 95он по-немецки. Затем обнял женщину с той нежностью, которая была ему ещё доступна. Выйдя на улицу и отойдя от дома на некоторое расстояние, он поставил на землю свой баул, обернулся и мысленно произнёс:
"Вот и ещё одна страничка книги твоей жизни перевёрнута, Григорий".
У Вольфа они успели позаниматься теорией, пообедать и во второй половине дня поехали в порт.
Судно, на котором Григорию Лукьяновичу предстояло пересечь Балтийское море, было построено два года назад. Водоизмещением тридцать тысяч тонн, оно выглядело впечатляюще: надстройка с мостиком, мощная труба, шлюпочная палуба с четырьмя шлюпками (по две с каждого борта), кормовой и носовой паровые брашпили, две палубные грузовые лебёдки и грузовые стрелы, закреплённые по походному, придавали судну вид особо сложного инженерного сооружения на воде. Люки грузовых трюмов были открыты. Береговой кран загружал в трюм какие-то большие ящики. Вольф сказал, а Марта перевела Чарноте, что идёт погрузка деревообрабатывающих станков. "Вы их повезёте в Финляндию", - закончила она свой перевод.
Вольф, переговорив с вахтенным у трапа, ушёл в кормовую часть, сказав своим спутникам, чтоб ждали. Ждать пришлось недолго. Вольф вернулся к трапу с капитаном. Это был ещё довольно-таки молодой человек в щёгольском морском кителе и фуражке с высокой тульей с 96кокардой на ней, изображающей два скрещённых морских якоря на фоне земного шара. Чарноту представили капитану.
Вольф сказал, обращаясь к Чарноте:
"Вам повезло, ваш непосредственный начальник - боцман француз, так что не будет проблем с языком". Марта перевела, а Григорий Лукъянович удовлетворённо кивнул. Капитан послал вахтенного за боцманом, а наши герои стали прощаться. Вольф обнял Чарноту и молча крепко пожал ему руку. А Марта, посмотрев ему в глаза, сказала:
"Марксизм самая гуманная идеология. При власти рабочих, рабочие не будут погибать на своих рабочих местах так как, погиб мой дедушка. Счастливого пути вам, Жан Клод, до самой конечной точки", - и протянула Чарноте руку. Он сначала ласково пожал маленькую девичью ручку, а затем нагнулся и поцеловал её. Марта явно засмущалась, но быстро справилась с чувством, кивнула Чарноте и стала спускаться по трапу на причал. Её догнал Вольф и скоро отец с дочерью скрылись за штабелем ящиков, предназначенных для загрузки на судно.
Чарнота смотрел им вслед, когда за его спиной прозвучала французская фраза, произнесённая низким мужским басом:
"Здравствуйте, матрос. Я боцман. Пойдёмте, я вам покажу ваш кубрик, койку и прочие дела".
Чарнота повернулся на звук голоса и увидел перед собой далеко не великана, которому бы лучше всего подходил этот бас, а человека щуплого, ниже среднего роста, но с большим чувством собственного достоинства, которое так и излучала его фигура. Последний факт позже Чарнота не раз 97испытал на себе за время работы под начальством этого человека. Чего-чего, а чувства собственного достоинства у него хватило бы на троих.
Боцман показал Чарноте его кубрик, койку и рундук под ней, куда можно было сложить личные вещи. В кубрике, кроме койки Чарноты, было ещё девять коек. Позже Григорий Лукьянович узнал, что его соседями стали четыре матроса и пять кочегаров. Все четыре матроса поочерёдно несли вахту, если судно было в море на переходе. Они были матросами-рулевыми и стояли вахту на капитанском мостике у штурвала. В обязанности Чарноты, как палубного матроса, стояние на вахте не входило. Ему предстояло работать ежедневно по 12 часов с часовым перерывом на обед.
Пока Чарнота осматривался и размещал вещи в рундуке, боцман принёс постельное бельё и сказал, что обеда сегодня не будет. И что если очень хочется есть, то можно зайти на камбуз и там дадут чаю и бутербродов.
"Кок обещал, что ужин на всех он успеет приготовить, а после ужина - сбор всей команды в офицерской кают-компании", - сказал он. Боцман собрался уходить, но уже ухватившись за поручень трапа и поставив ногу на первую его ступеньку, добавил:
"Дювалье, тебе с напарником - задание: привести в порядок палубу на баке, покрасить фальшборт и леерные стойки. Краску, кисти и всё остальное получите у меня". Стуча каблуками по металлическим ступеням трапа, боцман удалился, оставив Чарноту с вопросами без ответа.: "Где напарник? Как найти на судне боцмана, чтобы получить всё что нужно? Что такое леерные стойки?"
98 Чарнота достал из рундука баул. Открыл его и извлёк конспект, который он составил во время учёбы у Вольфа. Полистав тетрадь, он нашёл это загадочное слов - "леера" и вспомнил, что это ограждение вдоль бортов и вокруг люков, состоящее из стоек (обычно это металлические трубы с заглушками наверху и закреплённые болтами к специальным окоушам на палубе) и натянутых тросов между ними.
"Чтобы их можно было "срубить", - вспомнил Чарнота слова Вольфа, - нужно открутить крепёжные гайки". Тогда из контекста Григорий Лукьянович понял, что "срубить" - это значит снять или завалить на палубу эти ограждения при необходимости.
Где-то через полчаса после ухода боцмана, в кубрик спустился человек. Это был высокий, худощавый, бледнолицый, со страдальческими, как у Христа, глазами, мужчина, которому на первый взгляд было около сорока лет. Он громко сказал по-немецки "Добрый день", огляделся и подошёл к Чарноте. "Entschuldigen sie, das ist Дювалье?" - вслушиваясь в непонятную немецкую речь (энмульдиген зи дас ист Дювалье), Чарнота распознал только свою французскую фамилию. Но, на всякий случай, кивнул головой.
"Ком" - сказал незнакомец и направился наверх. Когда они вышли на палубу, Чарнота напрягся и вспомнил одну из заученных им немецких фраз: "Во зинд ди туалеттен, битте?" В туалет ему не хотелось, но нужно было выиграть время, чтобы обдумать чего может быть нужно этому человеку. Длинный кивнул и они пошли по правому шкафуту на ют; там он указал Чарноте на дверь, которая была похожа на продолговатый люк с колесом посредине. Чарнота повернул колесо и дверь открылась. Запах 99подсказал Чарноте, что его подвели именно туда, куда он и просил. Его сопровождающий остался на палубе, а Чарнота сымитировал отправление естественных надобностей, помыл руки и вышел. Незнакомец стоял у флагштока за брашпилем и Чарнота не сразу его нашёл.
"Вас ис дас", - сказал Григорий Лукьянович - первое, что пришло ему на ум. Человек криво улыбнулся и было видно, что он подыскивает слова.
"Чёртовый язык", - наконец выговорил человек на чистом русском. Чарнота обомлел от неожиданности. Некоторое время он лихорадочно соображал:
"Что делать? Как этот русский попал сюда? И не навредит ли то, что он сейчас заговорит с ним по-русски; не навредит ли это его делу?"
Ответа на вопросы ждать было не от кого и Григорий Лукьянович решил рискнуть. "Вы русский?" - спросил он длинного. Тот, в свою очередь, не стал скрывать удивления, но особой радости, что перед ним, видимо, соотечественник, не выказал.
"Я-то русский, а вот вы Жан Клод Дювалье кто?"
"Я тоже русский, но живу во Франции. Я русский в третьем поколении. Моя бабушка и дедушка переселились во Францию вместе с беременной мной матерью в 1884 году". - Чарнота старался припомнить легенду, которую он изложил немцу-попутчику. Врать всегда легче, когда ложь повторяется, да и меньше опасность, что проболтаешься.
"А, ну вам легче - сказал длинный. - Я вот эмигрант в первом поколении. - И добавил, при этом не протягивая руки. - Зовут меня Виктор, а фамилия - и, замявшись, - впрочем, зачем вам моя фамилия, Виктор и Виктор - хватит и этого. Тебе боцман сказал, что мы вместе работаем на 100баке?" - неожиданно перейдя на "ты", спросил он.
"Ах, так это вы и есть мой напарник?"
Виктор на вопрос не ответил и продолжал:
"Работать завтра начнём; как отдадим швартовые, так и начнём. После собрания пойдём к боцману и заберём у него всё что нужно, чтобы потом за ним не бегать. У него завтра у самого работы много и ему будет не до нас", - с этими словами он коротко кивнул и удалился.