"Генерал, как вы?" - спросил Бережной, неуверенно коснувшись плеча Чарноты. Тот вздрогнул и, взяв Бережного за руку, притянул его к себе и, почему-то шепотом, сказал:
"Извини, ротмистр, нервы ни к чёрту".
"Пойдёмте, мы там вам уже постелили. Выспитесь и полегчает", - также шепотом сказал Бережной.
На следующее утро Чарнота отказался от завтрака. Быстро распрощался с хозяевами, поцеловав при этом руку хозяйке, чем ввёл её в великое смущение, и ушёл. Ему нужно было скоротать где-то время до назначенного для встречи часа и при этом хотелось побыть одному. Он никак не ожидал, что пение какого-то там певца так на него повлияет; на него - того, который несчётное число раз смотрел смерти в лицо.
Чарнота никак не мог сообразить - как вычислить, понять те мотивы истерики, которая случилась с ним в квартире Бережного:
"Что это(?) - таким образом проявилось покаяние одного из представителей общественного класса,- класса поработителей перед порабощённым им другим общественным классом? Про это, собственно, и пел певец, - размышлял Чарнота. - Или таким образом я подсознательно защищался от расспросов человека, которому симпатизировал и без этой истерики не смог бы уберечься от выдачи ему секретов?
129 А с какой выразительностью пел Шаляпин! И бас вроде, как-то и не бас вовсе, а баритон, но какое чувство слышится в этом голосе! Как будто певец не поёт, а живёт песней, да так живёт, что и слушателя в эту жизнь затягивает и не просто затягивает, а заставляет сопереживать, и не просто сопереживать, а так, что стыдно становится за мерзость жизни и радостно за положительные её проявления. Волшебная сила искусства - вот она", - так размышлял Чарнота, медленно, как будто во сне, двигаясь от места своего ночлега в сторону вокзала. Выйдя на площадь, он не пошёл к вокзалу, а просто повернул налево и, дойдя до следующей улицы уходящей от площади куда-то в неизвестность, побрёл по ней, не замечая вокруг ничего и полностью погружённый в свои мысли: "Сила у искусства великая, но даже оно не смогло примирить, умиротворить озлобленных русских людей. Вот бьют они друг друга, а песни используют не для того, чтобы примириться, а для того, чтобы лучше бить своего брата. Вот уже идиотизм-то; да такой, что и жить-то стыдно среди них - таких идиотов".
Так и бродил Чарнота по привокзальным улицам и переулкам, сидел в скверах на скамейках, вставал и снова шёл куда глаза глядят и всё думал: "И никакой бог им помочь не в состоянии. Уж не толкает же он их к этим гнусностям, которые они творят друг другу. Да и есть ли оно это всесильное, всемогущее существо, творец и опекун всего сущего? Если есть, то почему же он допускает такие мерзости? Выходит, что он и не бог вовсе, а чёрт какой-то или и то, и другое в одном лице? Смотрит он с небес на нас и, куражась, радуется, смеётся над творением своим о двух ногах, 130руках и с дурной головой. Видит, что пользуется это "творение" только своими конечностями и особенно тем, что между ног, а голова только для шапки и служит, а бог этому радуется; так получается. Почему сразу-то не наделил разумом человека, а заставляет его учиться на своих ошибках? Эдак ученик может так, "научиться", что и себя и весь мир погубит. Или он испытывает так нас? Для чего? Для жизни на небесах? Возможно".
Очнулся Чарнота от своих мыслей каким-то чудом в тот момент, когда вновь вышел на площадь перед вокзалом. Как будто он и не уходил с неё, а вот так стоял и думал. Или и не думал, а просто весь ушёл в свои мысли, в какой-то особый мир - не материальный и жил там несколько часов; потому, "несколько", что, взглянув на часы, увидел Григорий Лукьянович, что малая стрелка перевалила за полдень и приближается к назначенному для встречи последнему часу.
В вокзальном ресторане места у стола, за которым он обедал в прошлый раз, оказались свободными, и как только Григорий Лукъянович уселся за него, - так тут же появился старый знакомый официант. Он быстро подошёл, радостно и подобострастно согнулся над клиентом и что-то залопотал по-фински. Чарнота освободил свои руки от поклажи и как в прошлый раз повёл официанта между столиками, тыкая пальцем в то, что бы ему хотелось съесть и выпить. В результате этого похода в блокноте официанта оказались записаны: салат из свежих овощей заправленный 131финской сметаной, блинчики и большая кружка кофе с большим количеством молока или, точнее, будет сказано, - кофе, наполовину разбавленное подогретым молоком.
Грустный от пережитого, а ещё более грустный от того, что думал-думал, а так ни до чего и не додумался, Чарнота сидел над отпитой до половины чашкой своего уже остывшего молочного кофе, когда за его столик, не проронив ни слова, уселась пожилая дама с большими умными глазами. Она посмотрела на Чарноту, затем, когда увидела, что он тоже на неё смотрит, демонстративно перевела взгляд на пакет, лежащий на столе справа от чашки с кофе. Вот тогда Чарнота понял, что наступает следующий этап его путешествия.
Пожилая дама улыбнулась, от того отчётливо проявилась былая её красота, и произнесла на чистом русском языке:
"Здравствуйте, Евстратий Никифорович".
"Здравствуйте, - ответил Чарнота, привставая со стула, - не имею чести быть знакомым с вами".
"Зовите меня Клара Борисовна. Мне поручили помочь вам выполнить задание Партии".
"Партии, - удивился Чарнота про себя. - Ах, да - пакет я должен же доставить и передать".
А вслух он также учтиво произнёс:
"Очень вам признателен, Клара Борисовна и внимательно Вас слушаю".
Она открыла свою маленькую из чёрной кожи сумочку и извлекла из 132неё железнодорожный билет в виде небольшого картонного талона.
"Ваш поезд отправляется через два часа. Станция, на которой вы должны сойти, называется Терийоки. По расписанию поезд должен прибыть туда в 23 часа, то есть - поздним вечером. Но вас там встретят. Для того, чтобы вас узнали, держите в руке вот эту вещь", - и она положила на стол перед Чарнотой небольшую книгу в ярко-красном переплёте. Григорий Лукъянович открыл её и на первой странице прочёл: "Манифест Коммунистической партии".
"О, Манифест на русском, спасибо. Я его читал только на французском. Полезно будет перечитать его ещё и на русском. Кто перевёл?"
"Плеханов", - ответила женщина.
"Плеханов, говорите. А это тогда вдвойне интересно", - заулыбался Чарнота.
"Я рада, что угодила вам, Евстратий Никифорович. Но это ещё не всё, что я хотела вам сказать. Вас встретят, устроят на ночлег, а утром отправитесь на лошадях в другой населённый пункт подальше от Финского залива. Там и границу перейдёте. В тех местах граница почти не охраняется; так - редкие конные разъезды. Крестьяне и обыватели очень просто переходят границу и также просто возвращаются обратно. Риск минимальный".
133 "И ещё, - добавила она, оглядев ресторанный зал, - в этом поезде нет ресторана. Так что нужно прямо сейчас подозвать кёльнера и заказать ему какую-нибудь еду с собой. В дорогу лучше всего взять жаренного цыплёнка. Кто вас обслуживает?" - спросила она.
Чарнота жестом подозвал своего официанта. Когда тот подошёл, то дама на финском языке быстро объяснила ему, чего желает клиент. Тот записал всё в блокнот, кивнул и удалился исполнять заказ.
"Клара Борисовна, - через минуту молчания первым заговорил Чарнота, - вот вы интеллигентная женщина и, я вижу, что вы мудрая женщина, скажите: действительно ли в России на практике реализуется марксизм или там что-то другое творится под его маркой?"
Женщина как будто ждала именно этого вопроса, поэтому ответила сразу - не задумываясь.
"У Маркса пролетарская революция только в том случае может быть успешной, когда к тому созрели предпосылки. Какие? Прежде всего капитализм должен быть развит до такой степени, что пролетариат в революционной стране преобладал по численности. Это должна быть страна промышленная, а не аграрная, как Россия. Большевики торопятся. Они хотят искусственно превратить Россию в промышленную - индустриальную страну. После октября 1917 они надеялись, что пролетариат передовых стран их поддержит, но французы даже попытки такой не сделали, а в Германии, Венгрии и здесь - в Финляндии эти попытки провалились. Здесь была настоящая гражданская война. В 1918 134году красные расстреливали белых, белые - красных. Всё как в России. Всё решили военные во главе с Маннергеймом. В 1923 году коммунистов перебили и Финляндия стала буржуазной республикой. Потуги монархистов Маннергейм тоже не поддержал и вот образовалась республика во главе с гражданским президентом Столбергом, теперь, с 1925 года, - Реландером. Вообще-то Маннергейм мне нравится - порядочный человек. Путём Наполеона не пошёл, а ведь возможность была. Возглавил бы Шюцкор - перебил бы всю оппозицию, а не только коммунистов и вот вам король Финляндии Маннергейм Первый".