В палате все спали, когда Ирина вдруг увидела как по белому потолку из противоположного угла пошла к ней тень чего-то или кого-то. Женщина никак не могла понять: что это за тень и откуда она, но ей не было страшно, а, напротив, - весело и интересно. Тень нависла над ней и она услышала голос. Причём, голос звучал внутри неё. Она как бы мысленно сама себе говорила то, что сообщала ей тень.
"Ринушка, - так её в детстве называла мама, - не беспокойся, иди по жизни смело. Мы тебе поможем. Сына береги".
"Этого, - успела подумать молодая мама, - они могли бы мне и не говорить. Своего Олежечку уж я сберегу", - подумала и уплыла в сладкий, глубокий сон.
В 8 часов утра привезли кормить новорожденных; четырёх мальчиков и одну девочку. Подавая Ирине сыночка, сестра заметила: "Вашего уж ни с кем не спутаешь".
Ирина Петровна приняла ребёнка, положила его, с помощью медсестры, слева от себя на кровать и оголила грудь. Олеженька жадно ухватил сосок и мать сначала ощутив небольшую боль, затем просто утонула в наслаждении. Сладостные токи метались по всему её телу: по 6спине, вызывая мурашки, по, бёдрам, по животу и уходили во влагалище, которое само собой начало сокращаться ну точно также, как у неё было с НИМ, когда он овладевал ею в очередной раз. В эти моменты запаха псины она не ощущала. Был запах дешёвого одеколона, но, главное, возбуждающий запах мужика - кобеля. В последний раз, встречаясь с ним (она не знала, конечно, что это была последняя их встреча), она впустила в себя этого страшного, пугающего её своим внешним видом, мужчину уже как своего избранника. Тело её помимо её воли отдавалось во власть этого волосатого монстра. А вагина, её вагина уже представляла из себя нечто отдельное от её тела, нечто живущее своей жизнью существо, которое с "распростёртыми объятьями" приняло в себя недавно нечто инородное, а теперь уже родное. Она была переполнена им. Она вся изливалась соками, а он хозяйничал в ней, как вражеский захватчик в занятой им крепости. Впервые в своей жизни тогда Ирина Петровна узнала женское счастье.
Вот и сейчас, кормя своего сыночка, она переживала, пусть не столь острое, как с мужчиной, но - счастье.
Молоко в левой груди закончилось. Ирина Петровна самостоятельно переложила ребёнка на другой бок и он прильнул к следующей груди, но уже не с такой жадностью. Скоро ребёнок уснул. Успокоившись, Ирина Петровна стала рассматривать своего сына. После родов ей издалека показали ребёнка. Она только успела отметить на его лице черты деда - своего отца и тут же ребёнка унесли. Теперь, рядом с ней спящий сын, стал 7для неё объектом тщательного визуального исследования. Личико его было правильной овальной формы. Глаза, несколько близко поставленные, были закрыты и мама с сожалением отметив это (не заглянуть было в глазки сыночка) продолжила свой осмотр. Брови, красивой дугой сверху окаймляли закрытые глаза. Ушки, слишком сильно оттопыренные и заострённые кверху, ей не понравились. Голова, с длинными до 5 сантиметров, чёрными волосиками, казалась слишком большой на туго спеленатом тельце. Сморщенное личико, красноватого как после бани цвета, имело правильные черты: крупный дедовский нос с небольшим шариком на конце и большой рот с плотно сжатыми узкими губами. Ребёнок живо напоминал ей её отца и это удивляло и радовало. Отставной подполковник царской армии, дворянин так и сгинул в лесу не далеко от своего имения, куда бросился защищать свою пасеку от окрестных крестьян в 1917 году. Об этом много позже ей рассказала тётка, которая и забрала с собой в Москву племянницу.
"Отец!" - мысленно позвала Ирина Петровна. И её память откликнулась на этот зов: бархатный голос отца, читающего дочке на ночь сказку, явственно послышался ей в больничной палате.
"И днём и ночью кот учёный,
Всё ходит по цепи кругом.
Идёт направо - песнь заводит,
Налево - сказки говорит..."
8Она даже испугалась столь отчётливо зазвучавшего голоса отца, который тут же пропал, как только Ирина Петровна испуганно затрясла головой.
Детей увезли. Перед обедом в палату зашла медсестра и объявила, что все "товарищи мамы" приглашаются в Красную комнату. "Там вам будут показаны приёмы пеленания детей, и перед кормлением вы должны будете своих детишек перепеленать", - разъяснила она.
"А почему перед кормлением, а не после пеленать будем? - спросила одна из мам.
"Пеленать ребёнка после еды нельзя - отрыгнёт, когда вы будете его, пеленая, кувыркать", - ответила медсестра.
После обеда в палату привезли детей для кормления. И пачку чистых пелёнок. Ирина Петровна взялась перепеленать своего сынишку, уложив его на свою кровать. Олежка проснулся и ей показалось, что он не по детски внимательно смотрит на неё своими большими голубыми глазами.
"Вот уже дедушка, так дедушка. И глаза точь в точь его", - отметила Ирина Петровна. Развернув младенца и перевернув его на животик, Ирина Петровна обнаружила, что вся спина и плечи её сына были покрыты тёмными волосами или даже шерстью. Её это так поразило, что она растерялась и несколько мгновений рассматривала необычную и неожиданную для неё картину.
"Атавизм, - раздался голос сзади. - Не беспокойся с возрастом это пройдёт".
Ирина Петровна повернулась и увидела акушерку, которая помогала ей родить сына. Непонятно почему, но к этому человеку Ирина Петровна испытывала чуть ли ни дочернее чувство. В этой, уже пожилой женщине, угадывался добрый ум, уверенность в себе и 9мудрость. "Не беспокойся, девочка", - ещё раз повторила акушерка и положила на плечо Ирине Петровне свою маленькую ручку. - Главное, что черты лица у твоего мальчика правильные, а вырастет - станет просто красавцем-мужиком".
КНИГА 1
"Генерал Чарнота".
Бывший белый генерал Чарнота Григорий Лукьянович неожиданно для себя смог приспособиться к жизни в эмиграции. Но ему этого оказалось мало. Как магнит незримой силой притягивает железо, так и родина тянула к себе Григория Лукьяновича. Однако, Чарнота понимал, что ехать к больной родине-матери с пустыми руками (вернее будет сказать: с пустой головой), то есть не имея лекарства для её лечения, нельзя. Ещё в Стамбуле в редкие периоды, когда появлялось свободное время от постоянных поисков заработка на пропитание, он начал почитывать литературу политэкономической направленности. А уже в Париже, сойдясь с русской политической эмиграцией (прежде всего - с марксистами-меньшевиками), изучил этот самый злосчастный для него марксизм, опираясь на который большевики сумели вновь, как Пётр I , взнуздать Россию. Понял Григорий Лукьянович, что большевики пришли в Россию на долго, а марксизм имеет такую основу, ложность которой вскроет только время.
Вынужденная эмиграция крутой поворот совершила в сознании Чарноты. В свои сорок лет он как будто заново родился под тяжестью судьбы русского эмигранта начала двадцатого века.
После того, как ему вместе с Голубковым удалось разыскать в Париже Корзухина и отхватить у этого скупедона через карточную игру достаточно приличный куш, Чарнота с Голубковым вернулись в Стамбул за Серафимой Владимировной. Молодые, проникшись друг к другу симпатией, уехали по Чёрному морю в Россию, а Григорий Лукьянович решил это проделать 10иначе, ибо уже тогда понимал - под своим именем ему в России жизни не будет. Виселиц, как у Хлудова, за ним не было, но Красную Армию бивать приходилось.
Два года в Париже...; что это было за время!
Ещё в Стамбуле, когда он расстался с Серафимой и приват-доцентом Голубковым, неуёмная, склонная к авантюре, к деятельности натура Чарноты повлекла его к Артуру (к этому "тараканьему царю") за эмоциями, но уже тогда в сознании Григория Лукьяновича шевельнулось сомнение, выразившееся в мимолётной мысли: "Нужно что-то делать, а то сгину в свои цветущие 40 лет и закопают меня на чужбине; если закопают, а то бросят в яму с отходами и завалят дерьмом", - последняя мысль заставила Чарноту содрогнуться. Но от грустных мыслей его в тот момент отвлекла игра, а когда, проиграв сто долларов, он вышел на улицу, эта мысль вернулась: "Нужно менять жизнь, менять себя, менять окружение. Нужно включать сознание. Да, - усмехнулся он сам себе, - ясность военной организации, военной среды: команда - исполнение; где теперь всё это? А жить, чёрт меня возьми, хочется!"