– Это ещё ничего не значит, – выдохнула она. – Если они проходили прямо под обрывом, они ничего не видели!
– Готовы поставить на это свои трусики?
Врал он или нет? Что бы они ни видели, они никогда не узнают, кто это был.
Зато увидят её во всём великолепии. Дьявол.
– Я вас ненавижу!
– А если бы я сказал то же самое, ваше сердце было бы разбито навеки, – заметил профессор. – Не стоит бросаться такими словами, мисс Риаз. Потерпите, осталось немного.
Шёлковые ленты легли ей на соски, снова крест-накрест. Импровизированный алый ошейник стянул её шею. Профессор связывал её медленно, не торопясь, и ленты натягивались при каждом вдохе, заключая в плен, наполняя тело сладостной, мучительной дрожью и жаждой новых прикосновений. Шёлковых лент или его пальцев, безразлично: их было слишком мало, и она отзывалась на каждое, чувствуя, как задыхается от желания. Её соски давно затвердели, между ног было влажно и горячо, и путы, которые он вязал с агонизирующей медленностью, напоминая с каждым узлом, что она давно принадлежит ему, только продлевали пытку.
И одновременно с каждой новой лентой она ощущала свою зависимость от него, беспомощность, уязвимость, которая всё возрастала, лишая её воли. Что, если он уйдёт, что, если оставит её одну? Что, если связав её и утвердив свою власть над ней, он так и не коснётся её, оставляя мучиться голодом, пока вся её кожа пылает огнём под его взглядами?
Она чувствовала, что он глядит на неё и наслаждается. Её вздёрнутыми вверх руками, напрягшимся телом, бёдрами, подавшимися вперёд, и очевидным для каждого желанием. Она была готова для него, к ритуалу или чему угодно, и когда кончики его пальцев проникли между её ног, она долго, протяжно застонала.
– Тише, мисс Риаз. Вы привлечёте к нам хищников.
– Кажется, – с трудом прошептала она, – один хищник уже здесь.
– Польщён сравнением, но вы слишком много говорите.
Пальцы, только что гладящие её лоно, коснулись её губ, заставляя приоткрыть их – и ещё одна лента, шире и жёстче, чем остальные, плотно закрыла ей рот. Кира попыталась протестующе замычать – но лишь застонала, когда горячий дразнящий язык пропутешествовал туда же, где только что были пальцы.
Его рот, его язык, каждый раз доводящий её до экстаза… Кира умерла и попала в рай. Она развела ноги так широко, как только могла – и охнула от разочарования, когда его губы, последний раз сомкнувшись на маленьком бугорке, покинули её лоно.
– Нет. Сегодня вас ждёт нечто более изысканное. В первый и последний раз в жизни – если, конечно, ваши сладкие стоны не заставят меня передумать.
Его руки легли на её беспомощно связанное тело.
– Нет ничего выше красоты, – прошептал он в её губы. – И в этот миг я вижу перед собой совершенство. Остался последний штрих.
… И мягкая, невозможно приятная шелковистая лента легла ей прямо между ног. И ещё раз.
Он заставил её запрокинуть лицо, обнажая шёлковый ошейник на её шее – и его руки пустились в медленное, мучительное путешествие по её телу. Ленты между ног тёрлись о её кожу, ленты на груди раздвинулись, обнажая соски, и пленённая, связанная, почти обездвиженная, с завязанными глазами и широкой лентой, глушащей звук, Кира могла только наслаждаться безжалостными и умелыми ласками и ощущать, как собственная беспомощность и слепота делает каждое прикосновение ещё острее.
В его руках Кира была податливой, как воск. Она доверилась ему, отдаваясь полностью, признавая право распоряжаться ею, как он захочет. Он мог сорвать с её рта ленту и целовать в полуоткрытые губы, мог раздвинуть ленты между ног и взять её, как долгожданный подарок, мог овладеть ею сзади или спереди, закинуть её ноги себе на плечи и долго терзать языком её лоно.
От неё ничего не зависело. И она знала, что не может рассчитывать на его милосердие. Только на его желание.
– Я хочу видеть вас такой на каждом своём уроке, – проговорил он, тяжело дыша. Его голос больше не был спокойным. – Ради одного этого стоит преподавать у вашего курса.
Кира ответила бы, но не могла. И даже если бы она могла, она бы лишь умоляла об одном – чтобы он взял её сейчас, взял грубо и жёстко, до конца потеряв контроль и власть над собой, и брал её, пока желание не растопило бы их обоих, доведя до экстаза. Заставив раствориться друг в друге и в страсти. Заставив её кричать от наслаждения.
А потом она задохнулась, почувствовав, как ленты, врезавшиеся в нежную кожу низа живота между её складок, смещаются и ложатся прямо на едва заметный бугорок, ждущей ласки и умирающий от желания вместе со своей хозяйкой.
Мужские руки легли ей на плечи, и её тело качнулось вперёд и назад. Привязанная за запястья к мёртвому дереву, она раскачивалась, словно маятник, будто девочка на качелях, но это развлечение уже не было невинным. С каждым взмахом маятника ленты натягивались, гладя, скользя и терзая её между ног нежнее и слаще любого другого прикосновения, и Кира, уже охрипшая от стонов, почувствовала, что сходит с ума. Белое пламя рун расцвело перед её глазами, и темнота сменилась ослепительным светом.