Могло быть и хуже.
Аверил терпела, выжидала. И сама едва замечала, как постепенно, вечер за вечером, привыкает к присутствию мужчины рядом. К теплу его тела, к объятиям, к непонятной этой манере запах её вдыхать. К голосу негромкому, к взгляду внимательному, вдумчивому, к глазам, что удивительным образом меняли оттенок, становясь то темнее, то светлее. Засыпала с ним быстрее, и ожидание неизбежного, боли и грубости тускнело день ото дня.
Так минула неделя.
И день-другой от следующей.
Вечер накануне прошёл за беседами, за расспросами о книгах, которые Аверил читала в храме — неужели проклятому это и впрямь интересно? Аверил сомневалась, но вслух о том не говорила, — и утро не должно было отличаться от прочих. В обычной утренней полудрёме, в сладкой неге пробуждения Аверил не сразу поняла, что изменилось.
Герард, как и прежде, прижимался со спины, однако руки его не обнимали, подобно всем прошедшим дням, но скользили легко по телу, касались живота, бёдер, открытых сбившейся за время сна сорочкой. Аверил застыла мгновенно, почувствовав дыхание на шее, а затем — осторожный поцелуй. Одна рука погладила бедро, опустилась ниже и когда Аверил дёрнулась протестующе, Герард лишь крепче прижал её к себе, вновь поцеловал в шею и прошептал на ухо:
— Тише, не бойся. Я не причиню тебе боли.
Вот уж в чём она точно сомневалась! В первый раз боль неизбежна, что бы там ни говорили мужчины, какие бы удовольствия ни обещали.
Надо перетерпеть, как она и хотела. Зажмуриться крепко-крепко, не шевелиться, не позволить сиянию, откликаясь на страх хозяйки, пробудиться, наполнить ладони. Не верила же она, в самом деле, что проклятый так и будет целомудрие её беречь?
Не верила. Вроде и очевидно, что иначе и быть не могло, да только всё равно душила горькая обида, что Герард решил грань эту незримую перейти.
— Твой запах становится сильнее с каждым днём… он и впрямь сводит с ума, заставляя желать тебя так, как я не желал никого и ничего за все десятилетия своей жизни… даже её…
Пальцы касались осторожно, неторопливо, рождая странный жар, и тело отвечало на бережные прикосновения эти совсем не так, как было с отчимом или когда парни в деревне под глумливые шуточки и хохот приятелей норовили прихватить пониже поясницы.
Тогда было противно. Мерзко до тошноты, до жгучих слёз, до дрожи в руках.
А сейчас всё иначе. И в первые мгновения, растерянно прислушиваясь к себе, Аверил не понимала, в чём же дело, что изменилось.
— Если бы ты знала, какая это мука — спать рядом с тобой и не трогать тебя… желать тебя и опасаться напугать… быть с тобой лишь ночью и уходить утром… проводить целый день Дирг знает где, смотреть на всех этих людей и нелюдей, совершенно мне не интересных, и думать только о тебе…
Дыхание щекотало кожу, губы касались то шеи, то плеча, срывающийся шёпот удивительным образом подливал масла в то неведомое пламя, что всё сильнее и сильнее разгоралось внутри, будило желания смутные, запретные. Чтобы не останавливался. Чтобы позволил ласку более уверенную, смелую… говорили же девочки, что порою с мужчиной может быть приятно. И в ощущениях, новых, волнующих, хотелось раствориться, растаять последним снегом по весне. Аверил погружалась в них, словно в речные воды, уходила с головой в тёмную глубину, задыхалась от нехватки воздуха, едва отмечая, как Герард приподнялся, навис над девушкой.
— Аверил.
Она поймала знакомый тяжёлый взгляд свинцово-серых, будто тучи грозовые, глаз. Выражение лица сумрачное, непонятное и обволакивающая Аверил жаркая нега отступила чуть.
— Герард?
Он выпрямился, отвёл руку, оставив томительное чувство разочарования, и аккуратно перевернул Аверил на спину. Склонился к самому её лицу, скользнул пальцами по шее, убирая пряди волос и ещё ниже спуская широкий ворот сорочки. Наверное, сейчас всё и произойдёт. И, возможно, будет не так уж и плохо, как казалось прежде.
Губы мимолётно коснулись её губ и сразу опустились на подбородок, затем на шею. Аверил замерла в ожидании, глядя в потолок. Ладонь Герарда провела вниз по телу, по складкам ткани, по обнажившимся участкам кожи, остановилась на бедре. Герард передвинулся, перенося вес своего тела, прижимая им девушку к перине, и Аверил всё же зажмурилась, сжалась, предчувствуя неизбежное.
И боль не заставила себя ждать.
Опалила тело огнём, не согревающим, волнующим приятно, что рождался от прикосновений Герарда, но жестоким, сжигающим всё на своём пути. Разлилась раскалённой лавой по венам, вынудила вздрогнуть, вскрикнуть, широко распахнуть глаза.
Потому что боль пришла не от вторжения в её тело, но от острых клыков, вонзившихся в шею.
Глава 4
Крик застыл на губах, царапая пересохшее горло. Аверил рванулась в инстинктивной попытке избавиться от укусившего её существа, убежать подальше, спрятаться в надёжном месте, где ни одно чудовище, сказочное ли, настоящее, облик человека принявшее, её не найдёт. В то же мгновение Герард поднял голову, всмотрелся в её лицо. Глаза посветлели стремительно, и сам проклятый выглядел растерянным, изумлённым не меньше Аверил.
— Аверил?
Воздух словно неохотно пробрался в лёгкие при судорожном вдохе, боль истаяла мгновенно, не оставшись мимолётным напоминанием даже в месте укуса, и лишь левое плечо вдруг заныло, будто Аверил неудачно потянулась.
— Аверил, прости, пожалуйста, я не… не хотел, — в голосе билась вина, отчаянная, удивлённая, кончики пальцев осторожно коснулись шеи. — Просто на секунду я словно забылся… и в твоём запахе, и в желании… пометить тебя.
Пометить? Разве проклятые помечают женщин, подобно оборотням, избравшим себе пару?
Оттолкнув Герарда, Аверил попыталась сесть и проклятый сразу отодвинулся, помог ей подняться выше по подушке.
— Что вы… ты… сделал? — собственные пальцы не ощутили ни ранок, ни следов крови.
— Укусил тебя, — Герард тоже сел.
— У вас есть клыки?
— Появляются иногда.
— Как у оборотней?
— В нашем случае скорее уж как у змей.
— Змей? — левое плечо чесалось и зудело настойчиво, будто внимание привлекая.
— Мы ядовиты, Аверил, — произнёс проклятый ровно, спокойно. И малость обречённо. — Если мы кого-то кусаем, то в кровь, в плоть этого человека попадает яд. Большая доза убивает, малая — привязывает человека к тому члену ордена, кто укусил его, создаёт между ними нерушимые узы. Таков дар Кары, известной богини-покровительницы змей и супруги тёмного бога Дирга, которому, как уверяют старшие, братство обязано объединяющим наши силы кругом и бессмертием.
— Значит, ты… вы… — отчего-то не получалось закончить мысль, проговорить её, страшную, невероятную, вслух.
— Не только укусил тебя, но и отравил и привязал к себе, — Герард нахмурился вдруг. — Хотя я никогда не слышал, чтобы братство привязывало женщин… Всегда были только мужчины — слуги, доверенные лица и эмиссары ордена.
Всеблагая Гаала…
— Я… я умру?
— Что ты, Аверил, ты не умрёшь, — Герард обхватил её лицо ладонями, вынуждая посмотреть в ясные голубые глаза. — Отмеченные братством не болеют человеческими болезнями, медленнее стареют и живут даже дольше, чем обычные люди. Но мой укус… здесь и сейчас… несколько всё осложняет.
— Что?
Проклятый говорил на понятном, всем известном языке, но Аверил с трудом разбирала каждое слово его, точно речь велась на одном из тех местных наречий, что сохранились островками памяти о стародавних временах, мучительно медленно искала смысл во фразах.
— Привязка формируется в течение нескольких часов и оставляет своего рода отметку на ауре, благодаря чему её, привязку, могут заметить все, кому дано видеть наши энергетические поля. Ты девушка, к тому же одарённая и я не знаю, как всё может выглядеть в твоём случае, но оставаться здесь тебе нельзя.
— Почему? — Аверил повела зудящим назойливо плечом.
— Потому что ты моя отмеченная и Дирг его разберёт, кто и что теперь увидит на твоей ауре, — Герард опустил взгляд на её плечо и убрал руки. — Повернись, пожалуйста.