Неясно, что хуже — если бы клиент опрокинул на кровать, задрал юбки и взял без лишних слов или вот это странное бормотание, тяжёлое, неровное дыхание у самой шеи, осознание, что проклятый и впрямь обнюхивал Аверил, словно зверь какой или оборотень.
Надо успокоиться, расслабиться, как наставляла Шерис. Закрыть глаза и надеяться, что клиент поскорее всё сделает и уйдёт.
— И сегодня вдруг всё повторилось. Твой запах… я почуял его ещё на улице. Ты так же привлекательно пахнешь.
Поэтому он и выбрал её — из-за запаха?
— Тот же цветочный аромат… но другой оттенок. Другой цветок, наверное. Признаться, я не разбираюсь в цветах, с этим надо к другому собрату, — руки поднялись от талии, обхватили грудь, сжали.
Несильно, однако всё равно неприятно, воскрешая ненужные воспоминания.
Прошлое должно оставаться в прошлом. И она больше не принадлежит отчиму, нет у него власти над ней.
Проклятый отступил чуть, ладони переместились на спину, пальцы начали торопливо распутывать шнуровку на платье. Аверил покорно позволила снять с себя тонкую чёрную ткань с прозрачными вставками, стиснула зубы, когда мужские руки провели по телу от плеч до бёдер. Сдержала вскрик, ощутив на шее болезненный то ли поцелуй, то ли укус. Повинуясь слабому толчку, выступила из платья, осевшего кольцом у ног, скинула узкие, неудобные туфли на высоком каблуке, забралась на кровать, вытянулась неловко на непривычно гладком покрывале. Надевать на выход нижнее бельё ей запретили и ныне только чулки и остались единственным сомнительным прикрытием.
Скорее бы закончилось это унижение, скорее бы… А потом она привыкнет, обязана привыкнуть, смириться.
Наверное.
Лёжа на животе, Аверил вцепилась в покрывало, зажмурившись, уткнулась лицом в подушку в надежде, что так руки не потянутся прикрыться, а разуму будет проще принять то, что вот-вот свершится. Девочки, вон, постоянно этим занимаются и ничего, не жалуются вроде, а Шерис, например, это для здоровья необходимо так же, как людям нужна вода, пища и сон. Правда, девочки по контрактам работают, пусть и грабительским, по их словам, но добровольно.
Их не продавали, будто скотину бессловесную, не избавлялись, словно от вещи ненужной, надоевшей.
Проклятый начал покрывать её спину быстрыми поцелуями, царапая нежную кожу щетиной, опускаясь постепенно всё ниже, и, быть может, оттого никак не получалось успокоиться, приглушить нарастающую стремительно панику. Аверил сильнее стиснула складки покрывала, чувствуя, как пальцы сводит от напряжения, как покалывает их кончики. Как бледное серебро сияния собирается тяжёлыми каплями под подушечками пальцев.
Странно горячие губы уже на пояснице, одна ладонь огладила ягодицы и скользнула между ног.
— Нет, — прошептала Аверил, не уверенная, впрочем, что её услышат.
Лишь раз отчим попытался позволить себе нечто подобное, решился зайти так далеко. Тогда она впервые в жизни не сдержала силу, впервые использовала дар против другого человека. После отчим неделю не трогал её и даже не заговаривал, затем велел собираться и отвёз в город.
И продал.
Аверил открыла глаза. Кончики пальцев светились, сияние текло по ним, копилось под ладонью, расплёскиваясь по шёлку покрывала, и Аверил не знала, что сделать, чтобы сдержать его, как вообще остановить это. Дёрнулась слабо, протестующе в ответ на осторожное прикосновение к местечку потаённому, доселе не знавшему мужских прикосновений.
— Нет… пожалуйста… — ещё немного, и сияние полыхнёт ярко, ударит, не подчиняясь хозяйке.
Губы поднялись вверх по спине, чужое дыхание коснулось уха.
— Не бойся, — проклятый говорил тихо, ласково даже. — Если ты перестанешь так напрягаться и расслабишься, то боль будет не столь сильной.
Можно подумать, он только и делает, что лишается невинности, и знает, каково это! У мужчин всё иначе и уж тут-то проклятые наверняка ничем не отличались от прочих мужиков.