Завершение наступило на утро. Точнее, не само завершение, а лишь его начало, маленький и незначительный акт драмы под названием «введение в наши возможности гноить тебя, не марая руки, щенок». Оно проявилось в виде игры с детским названием «Участок», где добренький дядечка горит желанием защитить тебя от злых дядечек. После же него должен прийти злой и сделать всё, чтобы ты почувствовал себя максимально некомфортно. Но, сидя перед комиссаром, я ещё не знал об этой увлекательной игре и воспринимал происходящее с иронией, пытаясь не клевать носом и не уснуть от слащавых угроз. После адского холода, тёплый кабинет следователя сам по себе представал райскими кущами. Из всех возможных мыслей в голове роилась только одна: мама не узнает, что со мной случилось. Единственный любящий меня человек потеряет единственного любящего, но такого беспутного сына. И от этого становилось горько.
Что я могу сделать? Бежать? Из городской тюрьмы? Очень смешно! Попытаться привлечь внимание, организовать скандал, замочив кого-то из легавых? Как тогда, в школе? Кого-то из тех продажных уродов, что охраняют меня, не давая вставить слово, если по коридору, где меня ведут, мимо проходит кто-то ещё? И ведь никого, сволочи, не стесняются! С силой двигают шокером под рёбра и толкают дальше! Я за, с удовольствием замочил бы, но физически это нереально: надзиратели — здоровенные лбы, а я нахожусь в состоянии, когда хочется упасть от усталости и уснуть, наплевав на весь мир вокруг. Плюс, на мне браслеты, магнитные наручники, от которых самостоятельно избавиться невозможно.
Есть ещё второй вариант, как отсюда выбраться. Сделать то, что хочет хефе, ради чего меня собирались похитить. Но что-то мне подсказывало, первый вариант проще.
— Слышь ты, мудак, кончай базар! — не выдержал я и решил поторопить события. Естественно, переводя непереводимый русский на непереводимый испанский. — Давай говори, что надо!
Комиссар слегка опешил, проглотил ком. Кто-то осмелился сломать выстраиваемый им сценарий, посмеяться над его актёрской игрой? Это уязвило самолюбие.
— Не понял?
— Объясняю. Давай, говори, хмырь, что хочет от меня дон хефе, и кончай с этим!
— Дон хефе? — он сделал удивлённое лицо. Но слишком уж демонстративно-наигранное. М-да, с него актёр, как… Как… Как с меня гаванский папа!
— Нет, гаванский папа! (1) — я тут же озвучил сравнение. — А кто ж ещё? Или хочешь сказать, ты тут меня прессуешь не по его указке? Окстись, начальник! Процессуальный кодекс не про вас писан, нарушение за нарушением, а без хефе хрен бы вы так рисковали. — Я показно усмехнулся. — Дела на меня не существует. Лишь продажный мудак, которому заказали прессануть меня, чтобы я сделал то, что нужно сеньору Кампосу. Только и всего. Ну, что у вас там?
Комиссар рассмеялся. Весело так, будто увидел забавного хорька, вставшего на задние лапки.
— Юноша-юноша. Если бы всё было действительно так. К сожалению, твоё дело существует, и оно не зависит от воли дона хефе. К нашему сожалению.
— Тогда требую адвоката. — Я демонстративно развалился на стуле. — Требую, чтобы мне дали связаться с родными.
— А на имперский престол тебя не возвести?
Глаза этого слащавого урода лучились самоуверенностью и безнаказанностью. Да так сильно, что теперь я чуть не проглотил ком.
— Если дело имеет официальный ход, вы не можете просто так запереть меня и держать. Это противозаконно, и вы за это заплатите.
— Ещё как можем. — Он усмехнулся. Недобро. — Знаешь, Шимановский, сколько людей, попав в эти стены, не вернулись к обычной жизни? Всё это байки: адвокаты, звонки, процессуальные процедуры. К счастью, пока ещё гвардия может себе позволить давить всяких сволочей, ни перед кем не отчитываясь. Но ты кое в чём прав, дон хефе заинтересован в тебе. И я не вижу причины, по которой тебя, без пяти минут преступника, стоит спасать от его гнева. Феликс! — воскликнул он, активировав иконку на панели рабочего стола.
Через несколько секунд в кабинет ввалился рослый плечистый детина со зверской усмешкой на лице. Пардон, на роже. Мне он сразу не понравился, и это слабо сказано. Я испытал к нему отвращение, неприязнь, а за его оценивающим взглядом разглядел наклонности профессионального садиста.
— Феликс, юный сеньор не хочет сотрудничать со следствием. Ему нужно популярно объяснить, что он неправ.
Здоровяк плотоядно оскалился. Моя спина покрылась мурашками. «Плохой гвардеец». Только теперь я понял, в какую игру они играют. И что ледяная камера ночью — всего лишь предварительная психологическая обработка к предварительной психологической обработке. Я ещё не дозрел до разговора о Викторе Кампосе.