— Ты… тебе нравится твоя… жизнь? — он хотел сказать «работа», но одумался.
Она снова сделал осторожный глоток.
— В комнате, там, в клубе, ты же чувствовал себя иначе, верно?
Вэньян кивнул.
— Внутри распыляются феромоны, гормоны счастья, немного наркотика, газа правды, средств, стимулирующих половое влечение, все в строго выверенных и почти законных количествах. Это делается для того, чтобы клиент чувствовал себя счастливым, раскованным, влюбленным, чтобы еще хотел вернуться к нам. Ты ведь хотел, верно?
Вэньян снова кивнул.
— Это не я, это все химия. Похожие средства вводят и нам, мы влюбляемся в своих клиентов, почти искренне, ибо человек часто чувствует фальшь, и «почти», потому что умом понимаем — все это неправда, и, когда он уйдет, уйдут и чувства. Но так легче, поверь, для нас и для клиентов. Наш контракт не рабство, мы можем выкупить его, все девочки собирают, и я собираю. Если повезет, годам к тридцати… но я слышала, многие, кто уже собрал, так и остаются работать, ибо больше ничего не умеют, да и что или кто их ждет в том мире.
«Я! Я тебя жду!» — хотел сказать Вэньян, но не сказал.
Его, ее чувства — это все химия, ненастоящее.
— Почему ты пришла… сюда?
Лилин, а он мысленно продолжал называть ее так, грустно улыбнулась.
— Не знаю. Я видела, как ты мучаешься, видела, что ты отдаешь последнее, ради встреч со мной, но я же знала, тебя тянет не ко мне, а ко всей этой химии, снова испытать то, что испытывал, как наркомана, я видела, что ты скатываешься и…
— Пожалела.
Она грустно улыбнулась.
— Я не знаю.
— Как твое настоящее имя?
— Мей, меня звать Мей.
— Мей, я не приду больше в клуб, я не назову тебя больше Лилин, но я прошу тебя, давай еще встретимся, здесь, или где ты захочешь. Как часто вам можно покидать заведение?
— Раз в неделю.
— Тогда на следующей неделе, в это же время, ты придешь?
— Я подумаю.
Комната за дверью была совсем маленькая, в ней помещались лишь узкая низкая тахта, да шкаф. Тахта была застелена мешковиной, невольно вспомнились годы обучения в школе Хакуун, да не думал, что когда-то снова придется ночевать так.
Я порылся и отыскал в карманах пачку крекеров, и так как кормить меня здесь явно не собирались, то распечатал и захрустел ими.
Насытившись таким образом, я выключил свет и попытался заснуть, но сон не шел ко мне. Месяц светил в окно, и луч его играл на сером полу. Вдруг, на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно — кто-то снова пробежал мимо его и скрылся. Я встал и вышел из комнаты, старухи и голована уже не было, так что я тихо покинул дом. У обрыва, что вел к морю, я заметил какое-то движение. Прячась в тени, я подошел к краю. От дома, вниз вела тропинка, и по ней спускались две тени. В одной без труда угадывался голован, хотя спина животного и была навьючена какими-то мешками, а вот вторая — высокая, гибкая, на старуху явно не походила. Подождав, пока они почти не спустились, заинтригованный я двинулся следом.
И эта ночь, когда мне не пришлось заснуть, вольно или невольно наложилась на другую, самую памятную ночь в моей жизни. Это была ночь, которая делит жизнь на «до» и «после», во всяком случае, с моей жизнью было именно так. В отличие от этой, в начале той ночи, я все-таки спал.
меня разбудил шум
Меня разбудил шум. Лай собаки. Вообще-то сторожевые псы не лают, но старый Собэй, доживший до собачьей пенсии и получивший в награду просторный вольер с теплой будкой, иногда позволял себе вольности. Так вот, лаял Собэй. А потом он замолчал, резко, внезапно, на полулае, и мне сделалось страшно.
Резко, от удара открылась дверь, в проеме стояли отец, мать, Марико, мистер Чжан и с десяток охранников в синей с золотым униформе родовых цветов клана Тан. Мои собственные охранные дроны смешались с их. Полоски перед глазами налились красным.
— Скорее!
Один из охранников поднимает меня, легко, как пушинку, и выносит в коридор. Я попадаю в объятия матери, она в ночной сорочке, поверх нее накинута серая шаль из шерсти, на ногах розовые домашние тапочки. Всю картину глаза охватывают целиком, как и то, что мужчины, включая отца, вооружены.
— К гаражу, — говорит мистер Чжан, и отец кивает.