— Да он же сумасшедший! — громко крикнул Вэньян. — А ну покажи, еще чего можешь!
Он запустил цикл, и образы бывшего актера начали сменяться один за другим: мужчина в полном расцвете сил, лысый пузан, урод с ввалившимся носом, девочка-школьница, зомби, что-то похожее на сыр с глазами.
— Во дает! — хохотнул Вэньян. — Давай еще!
Холеная леди в возрасте, она же, но неухоженная, ушастый дверг, ромашка с глазками, гриб, пушистый заяц с человеческими чертами, такой же кот.
Кто-то хохотнул рядом, кто-то дальше.
А Проповедник между тем продолжал вещать:
— И праведные наследуют мир, ибо изначально создан он для нас!
В сочетании с меняющимися образами, особенно зверушек, это, действительно, было смешно.
— А корыстолюбцы и стяжатели наследуют…
Толпа уже вовсю, что называется, ржала.
— Не, гляди, во дает!
— А уши, уши-то, так и прыгают.
— Мы должны взять свое! — в исполнении бурундука, со вздетой лапкой, фраза выглядела особенно комично.
Кивнув Гуангу, Вэньян начал протаскиваться к выходу.
Самое интересное, что Проповедник произносил ровно те же слова, что и всегда, но слова не всегда главное, точнее, не только слова. Важнее, когда и кто их произносит.
Он перекинул программу Гуангу.
Так как вокруг стоял невообразимый шум, написал сообщение.
«Еще несколько раз так поиграешься, и его уже никто не станет воспринимать всерьез. Больше того, он сам поверит, что это Бог-Смотритель, ну или Атомные покарали его, и сам отыщет за что».
Гуанг кивнул.
Вэньян не сомневался, когда все немного рассосется, Проповедника зарежут по-тихому, так сказать, во избежание.
«Ты там предлагал культурный отдых? Саламандра, или как там ее?»
ЮВЭЙ
Память. Некоторые из философов утверждают — единственное, что отличает нас от животных. Некоторые приплетают сюда еще чувства, умение образно мыслить, речь, мораль. Лично я думаю, память — это то что формирует нашу личность. В памяти мы храним свое прошлое, то, что сделало нас таким, свои равно хорошие, так и дурные поступки, обращаясь к ней, принимаем судьбоносные решения, или находим сообразные моменту слова и советы. Опыт не что иное, как память, отбери ее — и где он этот опыт, все эти заботливо накопленные за жизнь навыки инстинкты и умения. Память есть любовь, отбери ее, и бывший возлюбленный превратится в симпатичного незнакомца.
Если так рассуждать — память благо.
В большинстве случаев. В большинстве, но не во всех.
Пар многочисленных увлажнителей заполнял помещение, так что, переступив порог, я закашлялся. Вопреки опасениям, в нем ничего не было — просто вода с небольшой примесью антисептика.
— Моя кожа, она пересыхает, — пояснил голос из темноты.
Офис, расположенный на двадцатом этаже бизнес-центра Джанракты, его хозяин изнутри превратил в… пещеру. Самую настоящую, или во всяком случае такую, как представляет себе пещеры большинство. Каменные стены с разводами и потеками, капающие сталактиты, неровный пол, усыпанный щебенкой, даже не верилось, что в двух шагах позади, за дверью — светлый коридор и пластиковые панели.
В глубине, за огромным столом, стилизованном под мореный дуб, восседал он. Я посетил множество гадателей, прорицателей и прочих медиумов, прежде чем попасть сюда. Вопреки ожиданиям, многие из них не были шарлатанами. Один довольно точно описал мое прошлое, второй рассказал, что меня мучает в настоящем, третья предложила рассказать будущее, но я отказался. Мне было нужно не это.
Это был заказ на одного из политических деятелей Бенсалема — занюханного островного государства в южном море. Несмотря на декларируемую на всех углах демократию, слово «политик» у местных давно и прочно стало синонимом «бандит». Так что действовать следовало максимально осторожно — охране местных демократов позавидовал бы иной император.
Я тихо прокрался в дом ночью и так же тихо прирезал демократа, прямо в постели, рядом с парочкой любовников. Последних также пришлось умертвить — они могли проснуться раньше времени и поднять тревогу.
Уже уходя, в коридоре, я нарвался на нее. Именно, что нарвался — коридор вел к кухне и ночью там никого не должно быть. Девушка, почти девочка, лет семнадцать, не больше. Волосы собраны сзади в хвостик, полуоткрытый в испуге рот и огромные черные глаза, действительно черные — радужка почти сливается со зрачком, или это последние так расширены. Она могла закричать, поднять тревогу, могла и не закричать, я не стал выяснять. Меч — вечный спутник, верный друг, живя собственной жизнью, оборвал и возможный крик, и жизнь.