Счастье Жорки, что каплоухого крепыша Вальку Бабанина Галина Семеновна обожала за его рассудительный флегматический нрав маленького расторопного мужичка, и поэтому не обратила внимание, как Валька сдавал Жорке за планетой планету, пока оба не уперлись в полурассыпавшийся деревянный забор, штакетник на котором подгнил и позволил восцарить соблазну в мальчишечьих душах.
Соблазн состоял в том, чтобы "выйти за контур", забыв о прогулочном месте группы, завоеванных землях и поверженных полушариях.
Знать бы мальчикам, что за забором начиналась психлечебница для хронических алкоголиков, перенесших "белочку", повидавших чертей и зеленых человечков, фронт и тыл, послевоенное лихолетье, великие стройки по обе стороны Гулажьего мира и тихий омут вязкой хрущевской оттепели — время между освоением целины и запуском на орбиту Гагарина.
В это время в "отстойнике", так называли лечебницу, находилось тридцать больных, чье фронтовое и трудоголическое прошлое позволяло им достойное лечение и уважение со стороны медицинского и обслуживающего персонала. Вот только пить им не полагалось, и оттого, отойдя от первой, самой неприглядной стадии своего "народного" заболевания, они в глазах малышей выглядели огромными вялыми сомнамбулами, перемещавшимися по отведенной для психов территории почти невесомо.
Называлось это по лечебному — терренкур, где хроническим алкоголикам хотелось спрятаться хотя бы на перекур. Вот тут-то они и встретились отцы и сыновья — папа Алик, отстроивший пол-Киева кирпичник, и инвалид Василий Бабанин, горевший в танке под Курском. При разговоре с генералом полковник Семочкин нисколько не оговорился: не один танкист горел в танке под Курском. Там сражались целые танковые армии двух сталелитейных держав…
Между двумя испитыми отцами словно не существовало возрастного различия, хотя Василий был старше Алика на добрый десяток лет. Но, как видно, оба "стругнули" детишек по пьяне, между "черными пленками", которые рвали на части их алкоголические организмы, в разгар послевоенного беби-бума, когда принято было работать, пить и любить, пока еще сил хватало…
А водка тогда стоила относительно дешево, но до кукурузы дело еще не дошло, так что закусывали тем немногим, что могло послать не больно сытое послевоенное время: лук да хамса с краюхой черного хлеба.
Если ты не выпил спозаранку,если не вернулся ты домой,значит, увезла тебя машина,с красною больничной полосой…
Их машина не только отвезла, но и зашвырнула на задворки украинской столицы, в тот мир, где их собственные мальцы пожинали последствия разрушения их собственных "отцовских" миров, в каждом из которых прозябали тени вчерашних людей. А объединяла их по обыкновению водка, да еще засыхающий у кого-нибудь в кармане "на троих разделенный сырок"…
Плавленый сырок и сейчас был разделен между двумя отцами по-братски, но собственных детей алкоголические "зомби" не замечали.
— Ты, Василий, что видишь там, у забора?
— Тебе скажи, не поверишь…
— Бродят, все те же ироды бродят…
— Которые в танке были?
— Хуже, те были зеленые, а эти в зеленых соплях… И сдается, эти сопли мне даже вроде знакомы… Вот только не упомню я чьи: все, Алька, у меня в башке перепуталось, ты — Алька, а сынуля мой — Валька, а сдала меня сюда Алевтина. Вот сука, не баба, а мою пенсию, фронтовую — сама теперь пропивает! А Вальку в санаторий сдала…
— Где он хоть находится?
— За тридевять земель, в королевстве маленьких гномов!
— О, гномы! Брысь отсюда, малявки!
— От, мелюзга, от мерзость: позавчера зеленые, сегодня, — оба вглядываются в оцепеневших детей. — сегодня серые…
— Пошли, Василий, отсюда. На что они нам: мы с тобой — оба цвай, нам бы третьего:
Три танкиста выпили по триста,а прицепщик еле убежал…