— Подданные Империи. Леди и лорды, ярлы и рыцари, бонды и горожане. Жители Скайрима. К вам обращаюсь я сегодня не с увещеваниями и приказанием свыше, но с просьбой простить и постараться понять.
После этих слов воцарилась тишина. Было слышно, как испуганно гавкнула собака и в дальнем конце двора упало и покатилось что-то тяжелое. Всходило солнце, разгоняя туман и сырость. Тит Мид стоял посреди внутреннего двора Мрачного замка, ветер с моря трепал коротко остриженные, с пробивающейся обильной сединой волосы императора. Его голос звенел отлитой в бронзе скорбью, проникая в каждое сердце.
— В годы Великой Войны, памятной многим из вас, мною и моими доверенными приближенными была совершена чудовищная ошибка. Руководствуясь благими целями и полагая, что действуем во благо народов Тамриэля, мы просчитались. Нас ослепила месть и обуяла жажда крови. Мы забыли о том, что с времен сотворения Тамриэль принадлежит не только людям. В гневе своем, на дымящихся руинах столицы, мы воззвали о помощи к небесам и были услышаны. Но дарованная нам помощь оказалась с изъяном и червоточиной. На золотой тарелке нам поднесли гнилой плод, и мы с радостью съели его, не заметив подвоха. Яд тек в наших жилах, яд отравил наши мысли и все, к чему мы прикасались. Змея вползла в наш дом и свила там гнездо, а мы были не в силах ее изгнать, ибо подпали под ее чары. Советница Катария, таково было ее имя. Но прозвище ее, и личина ее были насквозь фальшивы, служа маской для демона.
Толпа в ужасе вздохнула. Тони украдкой дернул альтмера за рукав, одними губами вопросив: «Он рехнулся?» Рингилл мотнул головой, пальцем указав: «Слушай».
— Да, то был явившийся Извне демон! — внятно и громко повторил император на случай, если кто-нибудь, страдающий врожденно глухотой, не расслышал. — Демон, вынуждавший меня совершать поступки, которых я нынче стыжусь, проливать кровь невинных и уничтожать то, что было дорого нашим старшим братьям по крови. Но вчера... вчера случилось нечто, освободившее мой дух из липкой паутины обмана. Нашлись те, в чьих сердцах достало отваги и доблести выступить против демона, нанеся ему смертельный удар. Вот они, перед вами. В своем искреннем неведении вы только что намеревались их казнить.
Над площадью пролетел общий вздох — как дуновение морского ветра.
— Люди Скайрима, печальную весть принес я вам, — тихо и печально произнес Тит Мид, — в кровопролитной схватке, что произошла вчера, пал ваш наместник, Лофт Лаувейссон. Я знаю, вы уважали и любили его, а его душа всецело принадлежала Скайриму и его детям. Мы никогда не забудем его, и будем свято беречь память этого человека, погибшего во имя справедливости, — он выдержал приличествующую случаю долгую горестную паузу. — Разум мой очистился и преисполнился отвращения к самому себе. Одолеваемый душевной слабостью, я оставил моих подданных и бежал прочь из Мрачного замка. Я искал уединения и утешения, обретя его у алтаря Талоса, хранителя духа Империи, по наущению демона отвергнутого и забытого нами. И там... — он вскинул голову, точно боевой конь, заслышавший тревожную перекличку зовущих в битву рогов, — там мне был явлен знак свыше. Я встретил юного воителя, обладающего древним и могущественным даром скайримской земли, способностью Довакина. Мы потолковали. Как мужчина с мужчиной. Я осознал всю глубину своих заблуждений. Понял, что мое невмешательство вновь приведет к гибели невинных. И я вернулся. С тем, чтобы сказать вам — эти Игры Боэтии были последними.
Он кивнул Тору. Норд втянул воздух, и Тони невольно присел, невольно порываясь накрепко зажать ладонями уши. Но Тор не обрушил на Солитьюд всесокрушающий вопль, но тихо, почти ласково выдохнул одно-единственное короткое словечко, Суу.
Факел в бронзовой чаше погас, рассыпавших тысячью оранжевых искр. Оказавшиеся поблизости шарахнулись назад, торопливо стряхивая попавшие на одежду угольки и затаптывая их.
— Больше никаких Игр! — разъяренным быком проревел император, побагровев от натуги. — Никакой крови, пролитой якобы во имя давней мести! Никаких убийств! Мы положим конец договору Золотого Конкордата и заключим мир с Саммерсетом! Мир, вечный как Тамриэль, нерушимый, как скалы Глотки Мира!..
«Николетта бы одобрила, — подумал Тони. — Мир — это хорошо. Любой дурной мир лучше нового Грозового Междуцарствия. Вот только за десять послевоенных лет между нами и альтмерами накопилось слишком много взаимных обид, которые не забудутся по мановению имперской длани. Интересно, Тит Мид в самом деле узрел свет и раскаялся? Или на него от души наорал Тор? А что, если все это — грандиозное надувательство, и Боэтия просто-напросто влез в шкуру императора? Не проверить ведь, Роза-то разбилась...»
— Рингилл! — зашипел охотник за сокровищами, пока император убеждал растерянных и опешивших подданных в том, что жизнь людей и меров станет намного лучше, когда они перестанут изводить друг друга — Слушай сюда! Мне пришла в голову мысль...
— ...не является ли император новым обликом Принца-даэдры, — завершил фразу альтмер. — Нет. Определенно, с ним что-то не в порядке, но он — не даэдра. Я не ощущаю той ауры, что сопровождала Катарию... Принца.
— Тогда отчего вдруг поворот «налево все вдруг»? — блеснул знанием морских терминов Тони. — Почему Тор ходит за ним, как пришитый? Почему... — он не договорил, вновь углядев в толпе Сиф. Грозная дева горько плакала в объятиях подруги. Пожилой норд топтался рядом, явно не зная, что сказать. За его плечо цеплялась, взмахивая крыльями, большая сорока. Может статься, та же самая, что металась по покоям Мрачного замка — вряд ли жители Солитьюда имели обыкновение держать сорок в качестве домашних любимцев. Вот сороке надоело путаться когтями в плотном меховом полушубке норда и она взлетела. Сделав пару кругов, черно-белая птица без всякого трепета перед сильными мира сего приземлилась на каменном возвышении рядом с императором.
— Нона, пошла вон! — замахнулся на нее Тор. Сорока блеснула иссиня-черным глазом и отпрыгнула подальше.
— Ты что, ее знаешь? — спросил Тони.
— Ага, — кивнул лохматой башкой нордлинг. — Да ее все в городе знают. Это Ноктюрнал. Ее Лофт приручил еще птенцом, с тех пор повсюду за ним и таскается.... таскалась.
«И вот еще хороший вопрос, Тони — почему Тор совершенно не кажется опечаленным безвременной кончиной брата? Оно конечно, загадочная нордская душа — сплошные ледники и дебри... но все-таки, почему?»
Глава 15. Конец и начало, начало и конец.
Над зубчатым массивом гор полыхал закат — море прозрачного пурпура и темной синевы с проблесками первых звезд. В небесном океане покачивалась выгнутая золотая ладья Мессера. Пахло сосновой хвоей и свежевыпавшим снегом.
— Его зовут Одавинг, — сказал Тор. — Одавинг, познакомься, это Рингилл. А вот это — Тони. Не ешь его, он невкусный. Будешь потом страдать брюхом, опозоришься перед альтмерами.
Огромные крылья цвета запекшейся крови с черными прожилками развернулись и сложились, обдав людей прохладным ветерком.
Дракон по имени Одавинг восседал на груде камней, изогнув длинную шею. Тяжелая, вытянутая морда летучего ящера слегка покачивалась над вечно взъерошенной головой Тора. Кончики клыкастой пасти слегка приподнимались, отчего казалось, что дракон сдержанно и ехидно ухмыляется речам нордлинга. Глаза у дракона были золотистыми в мелкую синюю крапинку, чешуя переливалась оттенками багрянца и зелени, а длинные черные когти без труда оставляли глубокие царапины на вековом граните.
Зверь был прекрасен и устрашающ. Его появление среди белого дня в Солитьюде неизбежно привело бы к панике и попыткам прикончить крылатое создание. Поэтому встреча людей и ящера произошла здесь, в сосновой роще, что располагалась в паре лиг от города. Дракон явился на зов Тора — не сразу, конечно, а спустя несколько часов после того, как нордлинг громогласно выкрикнул в низкое небо свой призыв. Поначалу Тони не верил, что дракон откликнется и прилетит, но заткнулся, углядев под вечер среди облаков быстро приближающуюся и растущую точку. Описав над поляной круг, зверь мягко опустился на четыре лапы, взметнув вокруг себя облако снежной пыли и неспешно огляделся. Тони показалось, что дракон и впрямь был рад видеть вышедшего ему навстречу Тора. А еще — что летающий ящер и нордлинг отлично понимают друг друга, пускай дракон и не произнес ни единого слова, отвечая на все человеческие речи глухим утробным ворчанием.