У Синеуса отвисли две челюсти сразу, а потом схлопнулись. Олег смотрел на него с восхищением.
— Видел, как одна челюсть отвисает, но чтобы две одновременно! Восторг и розы на сцену! — крякнул бывший князь.
Синеус промяукал, как котёнок:
— Он что, вообще исчез?
— Да нет, он просто стал невидимым и ненюхаемым, и вообще, летаемым.
— Ходют легенды, что он с твоими врагами — крут.
Викинг ощерил зубы:
— Меч достань, замахнись.
Олег даже не успел отскочить, как меч почти сорвал с его головы прядь волос, но ярл не успел, кот-невидимка сжал зубами его кисть, правой лапой мощным ударом выбил меч и своим хвостом врезал викингу в промежность. Синеус крякнул от боли, отдышался, но всё равно со значительной, как у апостолов христианства, интонацией изрёк:
— Продай, нет, подари! Давай поменяемся! Да за такого Кота я тебе отдам два драккара, да нет, три! Прошу, как побратима.
Олег вздохнул так, как будто приподнял гранитную скалу.
— Представь, что римский кесарь даёт мне за тебя десять драккаров, наполненных золотом, чтобы я тебя предал. Как бы ты поступил?
— Если бы ты согласился, я бы убил кесаря, а тебя — в клетку и показывал бы друзьям, врагам и всем прочим… Ещё и золото на этом зарабатывал бы.
— Вот и он мой побратим, только с хвостом.
— Но он же не может говорить!
— А мы с ним разговариваем, только мысленно. Хотя он может и не мысленно. Ты что, не знаешь, что он — сын Локки?
Олег раскрыл свою зубастую пасть и гулко захохотал. Викинг дернул правым плечом, а потом засмеялся так, как смеются только дети.
— Какие же они все счастливые, эти бородатые дети! Улыбки у них солнечные, ярость неподдельная, любовь — настоящая. В вашей наивности и сила и слабость. Хорошо вам, — прошептал про себя Олег.
Побратимы обнялись и неспешно пошли вниз, к очагу и к пиву, во всю глотку распевая какую-то похабную песню.
Фьорд синевелся какой-то невидимой красотой, вгрызаясь в скалы, а на берегу — 18 драккаров с ощерёнными драконьими мордами на штевнях. И круглые красные щиты по бортам. В центре двора стояло хмуро-грозное жилище, наполовину врытое в землю, чтобы защититься от холодных зимних ветров. Входная дверь оббита сосновыми лапами и медвежьими шкурами, чтобы не проникли демоны. Крышу его венчали громадные бивни мамонта. Вокруг — частокол, сделанный из огромных сосен.
Они не спеша вошли вовнутрь, по стенам висело оружие разных времен и народов: боевые топоры, двуручные мечи, секиры, кольчуги, щиты, украшенные спиральными рунами, ну и конечно же гобелены. Гобелены из Йорка, из Парижа, сразу было видно, что это не украшение — настоящее оружие для убийства; оружие, награбленное с половины мира. Все столбы и стропила украшала чудесная резьба: какие-то растения, странные животные, то ли куницы, то ли волки, кузнецы, воины и что-то ещё непонятное. Это был дружинный дом; под насквозь прокопчёнными стропилами горел огонь, сюда был запрещён вход для женщин и рабов, только для мужчин — воинов. Ну, а сегодня, в честь почётного гостя разожгли продольный огонь. Пол здесь устилала солома, за спинами пирующих пылал огромный очаг, а по бокам тянулись низкие полати, устланные волчьими, медвежьими шкурами и даже шкурами мамонтов. Сегодня было особенно многолюдно. Вносили столы, и на деревянных блюдах шипела и пузырилась оленина; свинина, нашпигованная чесноком и черемшой, обсыпанная брусникой, просила, нет, просто умоляла: «Съешь меня!»
Звучали громкие голоса, лилось хмельное пиво. Дружинный дом был велик, места за столами хватало для всех. В дом набилось под сотню викингов, вонь стояла невыносимая.
Олег и Синеус сели друг напротив друга на два трона, явно сворованных где-то в Европе. На праздничном обеде, переходящем в ужин, Олег ел очень много, хватал всё подряд, до чего могли дотянуться его руки, и жадными глотками пил рог за рогом пиво простое, пиво зимнее, брагу. Глаза Синеуса были обращены на огонь, суровое лицо светилось от радости, он не отставал от Олега ни на глоток. Хмель брал его с трудом.
Огонь в очаге задорно шипел, когда снег, вперемешку с дождём, врывался в прорубленную на крыше дыру — дымогон. Пировавшие передавали друг другу псалнериум — пять звонких струн, натянутых на упругое древко (очень похожий на гусли инструмент). Пирующие брали его по очереди в руки и каждый то ли говорил, то ли пел: то о ярости подводного великана Эгира, то о морской глубине, в которой его жена Ран раскидывала свои сети, чтобы выловить утонувших. И конечно о многих и многих победах.