— Я её найду, но… попозже. И вообще, весь мир бардак, а бабы… — он себя попытался успокоить, но всё равно перед его глазами сияла её улыбка.
Утром, когда солнышко ещё только-только раздумывало, вставать ему или ещё немного поспать, Олег выполз из-под шкур, кряхтя с жуткого похмелья. Пошёл, временами на четвереньках, временами, стоя на нетвёрдых ногах, к скале, что стояла, защищая от бешеных атак зимнего моря землю Синеуса, выдохнул так, что чайка от его перегара закричала дурным голосом и удрала далеко, далеко в море.
Олег тяжко вздохнул и плюхнулся в холодное море, бормоча про себя:
— Бывало похмелье и похуже; да и вообще, не унывает от холода знающий, что бывает куда холодней…
Рыкнув от холода, Олег выскочил из воды, его ждали…
А ждали, как всегда, трое, которые боги, а может, даже друзья.
— Олег, как ты будешь создавать Империю?
Этого никто не сказал, но вопрос возник в морозной, колдовской тишине, даже море замерло в ожидании ответа.
Олег, трясясь то ли с похмелья, то ли от холода, то ли от грядущего, начал бормотать:
— Сначала надо создать дружину, подобрать воевод, продумать про ополчение, подготовить сидельцев, переговорщиков…
Раджа подошёл к нему танцующей подходкой и что-то запел. Олег в его завораживающем голосе понял многократный повтор: лотос, лотос, лотос…
— Глаза, где мои глаза, где мои уши, где мой язык, где мой нос?? Я ни-и-и-кого не ви-и-и-жу, я ни-че-го не слышу, а в голове стучит:
Голос Раджи затих.
— Всё верно или почти верно, — Илья поощрительно улыбнулся. — А сейчас мы начнем тебе показывать кое-что: проникновения будущего в настоящее, а настоящего в будущее. Готов?
— А это надолго?
— Не волнуйся, для тебя год, может быть, полгода; а для Синеуса, ты просто сходил искупаться.
— Готов почти; ладно, показывай, — он тяжело вздохнул.
Перед глазами измученного Олега замерцало.
Пещера, а там сидит какой-то узкоглазый. Раджа весело улыбнулся:
— Это один из тех, кто будет воспитывать личную гвардию ещё не рожденного Императора — мессию; самурай он, непобедимый самурай. Как-то раз этот японец сказал, что Путь воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти, тщательное соблюдение кодекса чести, однако преданность Императору — выше чести. Зовут его — Мнимото Мусани. Он возьмёт с собой учеников. А вот сколько, сам с ним договоришься. Ведь у них, у самураев, ещё раз повторяю, Император выше кодекса чести; и этот подход для всех нас очень важен.
Олег поиграл своими могучими мышцами.
— Я тоже неплох и тоже непобедимый.
— Да, в бою ты его победишь, но ты даже сам в себя не веришь, а уж в какого-то Императора, да ещё в своего ученика, да и ещё в родственника… А в нём вера в императора, в его непогрешимость, в его святость — заложена поколениями предков. Для Святослава он и будет создавать личную гвардию. Конечно не один, но самое главное — в беспредельной вере в императора.
И опять туман в голове, конница с визгом улетает к реке, разбухшей от трупов, за ними мчатся победители, вдруг непонятный вопль и тысячи всадников разом поворачивают, из дубровой рощи лавой летят казаки, с визгом окружают победителей, с резко растянутым криком «Ура!» рубят всех беспощадно, враг разбит.
— Это монголы-казаки. Юный хан Батый, ты его своруешь, если конечно найдешь с ним общий язык, создаст для Империи легкую конницу. Непобедимую конницу. Но он слишком властолюбив, а посему рядом с ним всегда будет стоять человек с ядом, чтобы отравить его в случае предательства. И он будет об этом знать. Но никогда не узнает — кто стоит за его спиной. Всё время будет сомневаться в своих ближайших подданных, никому не будет верить. Его будет вести только одна правда — надежда на будущее, — Перун потихоньку стал превращаться в Илью, вытащил папироску.
— И сложится у него только вера в Императора. Не сразу конечно, но потом привыкнет… доверять Императору.
Помолчал, потом добавил:
— Ну, а лучше вашей тяжёлой конницы в мире нет, так что её будут создавать варяги.