— Сначала они сломали все мои пальцы, потом били по почкам, а потом вызвали какого-то сифилитика и заставили меня пить его мочу.
Он внезапно, с отвердевшими интонациями произнес:
— И я всё подписал, что все мои друзья чьи-то шпионы, все родственники готовили заговор против советской власти.
Все сокамерники окружили его и стали утешать:
— Да что вы, батенька, так расстраиваетесь, ваших близких и так бы посадили, а нас всех всё равно скоро расстреляют, нам осталось потерпеть два-три дня, а потом мы будем свободны, — Глушко ухмыльнулся, — от жизни.
Загремели засовы и в камеру зашвырнули ещё одного.
— Ха, великий князь хренов!
Дверь лязгнула и закрылась. Все с интересом поглядывали на новичка: огненно-рыжие волосы, неестественно большие цвета весенней травы глаза, могучая, как у циркового борца, фигура.
«Похлеще Поддубного», — с восхищением подумал Вернадский.
Олег сумрачно посмотрел на всю компанию и плюхнулся в дальний угол камеры.
— Позвольте представиться: академик Вернадский, инженер Королёв, академик Вавилов, режиссер Мейерхольд, инженер Глушко, генерал…
Олег не слушал, рассматривал сырую, местами покрытую плесенью камеру и слегка подпорченные интеллектом лица.
— Где я?
Все заулыбались.
— На Лубянке.
— А где Лубянка?
— В Москве, — повисла недоумённая тишина.
— А где Москва?
— В Советском Союзе.
— А что такое Советский Союз?
— Да кто вы такой? Вы что, с луны свалились? — не выдержал импульсивный Мейерхольд.
— А может вы из другого века? — иронично спросил академик, а про себя подумал: «Интересно, они уже и сумасшедших под расстрел подводят?»
Олег, ещё не оживший после потрясения XXII века, сразу не понял, что его разыгрывают.
— Великий князь киевский Олег Вещий, утром был в своем родном десятом веке, в обед посмотрел ваше будущее.
Все заулыбались и разошлись по своим местам.
«Да, — с некоторым опозданием сообразил Олег, — меня же они за юродивого приняли».
Мейерхольд всё всхлипывал в своём углу. Олег ещё раз посмотрел на всех сидящих и бедствующих, подумал про себя: «Врут люди, что я вещий. На самом деле — дурак, дураком».
Он встал, не спеша подошел к режиссеру, взял его руки, куда-то надавил, подул, что-то прошептал и отошёл в сторону. Мейерхольд с недоумением смотрел на свои руки, даже понюхал их, задумался, а потом вскочил и бросился обнимать Олега. Завизжал с надрывом:
— Да вы же святой или вообще колдун! У меня же ничего не болит, кости все срослись, — он задрал рубаху, повернулся к народу.
— Что на спине? Синяки остались? — бывший личный врач товарища Ленина Абрам Соломонович поправил по привычке пенсне, которого уже не было, чекисты разбили ещё месяц назад, задрал кустистые брови. — Как, в некотором роде, специалист, утверждаю, у вас нет даже гематом.
— Вы кто? — артист ткнул пальцем в Вещего.
— Я же говорил, Вещий.
Глаза всех арестантов захлюпали и начали прожигать своими взорами могучую фигуру пришельца.
Прошло две недели, каждый день Олега выдергивали на допрос, били, но не особенно сильно, что взять с психа, князь корчил из себя болезного, орал дурным голосом, хныкал, истекал слезами, соплями, а про себя хихикал: «Еврей меня уже кое-чему научил, не зря же он великий режиссёр. Хоть и слабак, но весьма, весьма талантлив».
В два-три часа утра или ночи чекисты уставали избивать, а скорее всего им тоже надоедала рутина. Рыжий прикладывал руки, излечивал раны, нанесённые чекистами, что-то бормотал. Товарищей чекистов он тоже излечивал, кого от застаревшего сифилиса, кого от алкоголизма, о кого и от животной страсти — мучить униженных и оскорблённых. Чекисты всё видели, но молчали. Им было наплевать, всё равно завтра или послезавтра всё свершится. Расстреляем, а может и нет, как мы или начальство возжелает; а то, что этот придурок излечивает зеков и нас, то попозже будем гордиться, что избавились от ран, благодаря вере в светлое будущее человечества, вере во всемирную революцию, в товарища Сталина, в товарища Ленина; а этот, этот пускай ещё поживёт. И они его боялись; боялись дворяне, предавшие свою честь, так как они чувствовали его мощь полузаглушенным инстинктом и не до конца разрушенным интеллектом. А рабоче-крестьянский класс, ну а что взять с них, кроме животных инстинктов (взять и отобрать), они его боялись просто так, боялись до судорог. На очередном допросе Вещему захотелось развлечься, он потребовал вызвать товарища Дзержинского:
— Только при его присутствии я расскажу про все секреты белогвардейского подполья, сдам все явки, всех резидентов, лишь бы мне сохранили жизнь.